Ополченцы, конечно же, первыми поняли, что никакой руки Москвы нет.
…сидя за одним столом с Яценко, и то смеясь, то поражаясь его рассказам, я всё равно время от времени забывался и снова не мог понять: нет, всё-таки зачем было парню из Херсона — который имел подряды на Олимпиаде в Сочи, открывал филиалы своей фирмы во Львове и в Черновцах, — зачем ему понадобилось тянуть провода от одного отряда бородатых ополченцев к другим разбитным, гулевым, чубатым сепаратистам?!
Догадываясь, что наткнулся на какую-то аномалию, я отдельно обсудил схожие темы с Павлом Губаревым, стоявшим, как мы помним, у самых истоков донбасской истории.
— Ты, накануне всех событий, имел своё рекламное агентство? И нормально себя чувствовал?
— Условно я мог себя отнести к «среднему классу». Мне до среднего класса чуть-чуть не хватало. Я мог себе позволить ездить по Европе всё лето, мог себе позволить всякие «ништяки», собирался квартиру покупать.
(Мысленно я пожал плечами: человек, который может всё лето ездить по Европе и купить в недешёвом Донецке квартиру — именно что средний класс, безо всяких «условно».)
— Дело не в этом, — говорит Губарев. — Широкий средний класс не построишь на присасывании к активам.
— Нет, — перебиваю я его, — Паш, вопрос об общечеловеческих приоритетах. «Средний класс» выбирает бабло, либо возможность его зарабатывать. Неважно, каким образом, — более-менее в рамках закона. Поэтому в Москве «средний класс» ходит на Болотную и на Марши мира, поддерживая в войне Майдана и Антимайдана — киевскую власть.
— Москвичи в этом плане почему-то другие, — задумчиво говорит Губарев. — Объяснить мне это сложно. Я не совсем понимаю Москву. Я там не жил.
— И я там не жил, — говорю я. — Но это так.
— Майдан был нам чужд на уровне культурно-исторических идей и мифов, — подумав, пояснил Губарев. — В душе все поддерживали антикоррупционную борьбу. Антиолигархические лозунги были очень комплиментарны и среднему классу на Донбассе. Просто об этом не принято было говорить, чтобы не лить воду на мельницу Майдана. Поэтому мы осуждающе смотрели и осуждающе молчали. Что касается «среднего класса», то присосками власти может быть только ограниченное количество людей. Думаю, в антимайданное движения пошла та часть «среднего класса», которая не пристроилась в присосочно-отсосочную пирамиду. Я не собирался в неё встраиваться. Она мне противна по духу. Я старый революционер, красный националист, мне всё это претило. Я тихо ненавидел эту власть, хотя мне иногда приходилось с ней иметь дело.
«Нет, Паша, — думал я. — Ты всё говоришь правильно, но ты был именно “средний класс”, и вполне себя встроил в пирамиду: с большим или меньшим успехом. Пожалуй, всё-таки с большим, чем огромное количество участников Майдана, быть может, даже большинство майданных активистов. Как, впрочем, и Виктор Яценко, с которым мы обсуждали ровно ту же самую тему».
Если вспомнить Харьков, размышляю я дальше, там поначалу все знали главу местного «Оплота» Евгения Жилина — чьи антимайданные ролики так подействовали в своё время на Захарченко. Когда никто ещё ведать не ведал ни одного из будущих персонажей и героев донбасской войны — все уже слышали про Жилина и его «Оплот». Но ведь Жилин тоже занимался бизнесом: у него был бойцовский клуб по боям без правил, и он имел возможность системно помогать ветеранам Великой Отечественной — не спорадически, а из года в год. Жилин был удачливым представителем «среднего класса», хоть и со специфическими увлечениями.
Помимо Константина Долгова, главы, напомню, собственного PR-агентства, был в Харькове ещё и другой важный человек — Павел Верещагин. Они тогда вместе водили многотысячные толпы на штурм администраций, и вдвоём были у Кернеса со своими революционными требованиями; после чего их и повязали.
С Верещагиным я тоже общался — в Луганске, в октябре 2014 года, он был тогда в подразделении ополченцев «Ночные волки». Огромный такой, бритый наголо, харизматичный тип моего возраста.
Верещагин до войны был руководителем производства — что-то связанное то ли с кирпичом, то ли с бетоном.
