– Мы будем играть, будто всё делаем как всегда, – сказала она.
– А что мы будем делать?
– Не знаю.
Мы молча шагали рядом. Как всегда. А потом расхохотались, потому что пришли к выводу, что жить куда-то дальше – это полная ерунда.
Но как-то раз в начале октября, когда мы все вместе возвращались из школы, увидели две попы, торчавшие к небу прямо посреди улицы. Это булочник Мон с сыном Паулюсом стояли на коленях, приложив ухо к булыжной мостовой. Жюль подбежал к ним и в шутку замахнулся ногой, как будто хотел дать им под зад.
– Жюль! – сказала Роза с упрёком.
Жюль пожал плечами, а я прыснула со смеху.
Мы все остановились.
– Тсс! – поднял палец Мон, хотя никто из нас не произносил ни слова.
Мон медленно разогнул спину, затем распрямился и Паулюс. Мон поправил на голове кепку. Со вздохом отряхнул брюки.
– Ты слышал? – спросил он у Паулюса.
Тот кивнул.
– А что вы слышали? – спросила Роза.
– Войну, детка. Войну.
– Слышно, как от пушек земля гудит! – в возбуждении сказал Паулюс.
– Да, именно так, – подтвердил Мон.
И они ушли. Мон ступал медленно, тяжёло, Паулюс – вприпрыжку, словно скоро будет ярмарка.
Клара встала на колени. Я перестала смеяться и тоже опустилась на землю, Йоханна рядом со мной. Нашему примеру последовали Роза с Жюлем. Пять поп, обращённых к небу, пять ушей, приложенных к булыжникам.
– Я ничего не слышу, – сказала Клара.
– Тсс! – шикнул Жюль.
Когда от камней у нас заболели колени, мы встали на ноги.
Переглянулись, пожали плечами и покачали головой.
– Никакой войны! – сказал Жюль.
– Ни-ка-кой вой-ныыыы! – пропела Клара.
Она трясла Розу за руки, словно качала воду насосом.
Мы пошли дальше, в ритм Клариной песенке.
В тот день всё небо было закрыто серыми тучами. Но с наступлением темноты горизонт окрасился в оранжевый цвет. Клара даже подпрыгнула, широко раскрыв глаза, и показала в ту сторону.
– Как красиво!
– Но почему? – воскликнула я, села на стул задом наперёд и сунула голову под занавеску на окне. – Ведь солнце уже зашло!
Мне никто не ответил. Я обернулась. Оскар стоял, опустив руки в карманы. С потухшей самокруткой во рту. И не говорил ни слова. Мама прикрыла рот ладонью. Отец нахмурился и посадил Клару себе на колени.
– Это не солнце, – сказала Роза. – Это война.
Беженцам все очень сочувствовали. Точнее, почти все. Кто чем-то мог с ними поделиться – хлебом, молоком, шпиком, – всегда делились. Но поток людей не прекращался, и в лицах наших соседей что-то начало меняться. Глаза сощурились, губы плотно сжались. Сколько же можно! Эти хилятики нас объедают, слышала я разговоры на улице. К тому же отбирают нашу работу. Так нечестно, рассуждала соседка. Они норовят поживиться за наш счёт, утверждали женщины в мясной лавке. Их действительно многовато, но всё равно мы им должны помогать чем можем, говорила мама. Нам повезло больше. Об этом нельзя забывать.
Да, нам повезло. Поэтому время от времени мама варила большую кастрюлю супа. И мы кормили супом какую-нибудь семью, чтобы порадовать людей. Хоть немножко.
О том, что нам и самим придётся бежать от войны, мы не думали. Вернее, не обсуждали вслух. Ведь нам повезло.
Иногда, когда родители не могли нас услышать, мы с Жюлем играли в беженцев.
– У тебя на сборы есть только час. Что ты возьмёшь с собой? – спрашивала я.
– Тёплый свитер. Тёплые ботинки. Тёплое одеяло. Горячий суп. Мешочек с шариками-книккерами[3].
– И куда ты отправишься?
Прежде чем он успевал ответить, я брала в руки мой земной шар.
– Подкинь его не глядя. А потом ткни куда-нибудь пальцем.
Мы сидели на лугу за часовней. Если Жюль уронит шар, тот упадёт в мягкую траву.
Жюль закрыл глаза, подбросил глобус довольно высоко и ловко поймал. Его палец уткнулся в Гренландию.
– Молодец, правильно вещи собрал, всё тёплое, – похвалила я.
Потому что знала, что в Гренландии живут эскимосы. А эскимосы – это среди людей, так сказать, полярные медведи.
– Теперь ты, – произнёс Жюль.
Я закрыла глаза и задумалась.
– Розино платье. Самое красивое, с голубым бантом. И её сапожки. И большой кусок брезента, от дождя и от солнца. И фотографию, на которой мы все вместе. И вот его.
