«Ну, блин, Ленин с броневика выступает перед рабочими», — усмехнулся Буров, сделался свиреп и велел передать Донатасу по цепочке, чтобы начинал — что-то этот фарс инопланетного актера слишком затянулся.
И вот взревел пускач, оживляя дизель, пришли в движение поршни и коленвал, бульдозер вздрогнул, изрыгнул завесу дыма и, загребая траками, рванулся на поляну. Внешне он был очень неказист — весь в пятнах гуанако, то бишь в птичьем дерьме, с отметинами помойки на выщербленном отвале, а из кабины ну уж очень символично выглядывала исполинская наточенная литовка.[398] Однако же, слава труду, не подвел — выехал на поляну, угробил четверых и, хотя задору в его рыке поубавилось, докатился-таки до тарелки, взял ее на таран. Из последних сил взял, на последнем дыхании, на последнем судорожном качке плунжеров. Впрочем, хватило и этого — Великий Змей, оказывается, наши бульдозеры не жаловал. Живо он прекратил пантомиму, с лихостью убрался внутрь, а спустя мгновение вообще из виду, не зажигая бортовых огней, по эллиптической кривой. Впрочем, дела до него уже никому не было — дело разворачивалось на поляне. Мокрое, жестокое, бескомпромиссное. Не оставляющее пришельцам ни шанса. Они, правда, схватились за клинки, массивные, похожие на гладиусы,[399] да только куда им до Анджея, Мусаси, докторовой родни или стремительного ниндзя, орудующего парными кусиригамами.[400] Чмокала насилуемая плоть, с хрустом ломались кости, хлюпала под ногами кровь — красная, синяя, зеленая. Предатель ли, захватчик ли, ренегат — все одно, смерть. От самурайского ли меча, от людоедского ли бангвана, от прибалтийской ли литовки — ею Донатоса рассекал пришельцев не хуже Мусаси, от плеча до бедра. Буров тоже на месте не стоял, знай себе орудовал лопатой. Причем лопатой не простой, а вдумчиво модернизированной — на длинную ошкуренную рукоять был насажен с любовью второй штык. Получилось вроде байдарочного весла, с легкостью вскрывающего животы, располовинивающего головы, прокалывающего ноги. Ох, и наплавался же Буров, наразводил волну, а уж брызг-то напустил, брызг! А сам все смотрел, прикидывал, оценивал биомеханику — ну где же, где же, где же этот чертов де Гард, неужели экстрасенс соврал?
Побоище тем временем приближалось к своему логическому концу: пришельцы постыдно отступали, их гнали на восток, к ручью — он хоть и неглубокий, а илистый, на берегах его особо не попятишься.
— Опа-на! — Буров с легкостью отбил клинок, в темпе перевернул лопату и проткнул штыком сунувшегося было супостата. — Отдыхай! — Сплюнул, вытер с рукояти кровь, хотел было идти крушить дальше, но вдруг остановился, витиевато выругался — заметил на опушке тень. И как же это он, блин, раньше не допер, ведь не высшая же математика, просто, как дважды два: слинять, залечь в кустах, а потом, когда побоище откатится…
— Стой, сволочь, стой! — заорал Буров и рванул наперерез, а тень вначале вильнула в сторону, но потом снова встала на курс — к призрачной, курящейся обманным дымом двери в громадине Гром-камня. Причем бежала совершенно так же, как тогда, после крайне неудачной партии в бильярд…[401]
— У, сука! — Буров отшвырнул лопату, наддал что было мочи, сократив отрыв. — Убью!
И действительно бы убил, на ноль помножил, разорвал на части, да только в это время де Гард нырнул в клубящуюся дымом дверь. Миг — и силуэт его растаял, как в тумане. По идее, конечно, нужно было остановиться, плюнуть и ногой растереть. Ну, бывает, блин, ну, оплошал. Но только не Бурову. Чтобы спецназу с пятью железками зассать перед каким-то там порталом? Да ни в жисть! «Херня, прорвемся». Ни на мгновение не колеблясь, Буров бросился следом за де Гардом. Дымное облако приняло его, лишило опоры, куда-то понесло. Потом перед глазами его словно вспыхнула молния, на миг он ощутил себя парящим в небесах, и тут же радужная круговерть в его сознании остановилась. Как будто разом вдруг поблекли, выцвели все краски мира. Стремительно он провалился в темноту.
Однако ненадолго…
