Крича и заливаясь слезами от гнева, Вера начала забираться на мою широкую кровать. Будучи связанным, я мог лишь отвернуться от нее. Я был уверен, что она собирается ударить меня или расцарапать мне лицо, но вместо этого она принялась поспешно расстегивать корсаж своего платья, будто его теснота не давала ей нормально дышать. Она уперлась коленом мне в живот и стащила вниз лиф своего вечернего платья, открывая грудь. Странно, но именно в этот момент она была потрясающе красива: ее грудь тяжело вздымалась, темные волосы растрепались, и она села на меня сверху. Я подготовился к удару, но она наклонилась к моим брюкам и стала их расстегивать. Я с силой дернул веревки, но не мог высвободить ни руки, ни ноги, и хотя я изо всех сил старался спихнуть ее, это было все равно что драться с огромной дикой кошкой. Она села между моих ног, стаскивая с меня одежду, затем выпрямилась и зажала мои ноги своими. Она потянулась и схватила мой член, сжимая его, пока я не закричал.
— Несчастное существо. Мужчина! — ее взгляд был пугающим. Я же знал, повторял я себе, что Вера попала в Ад не просто так, но встреча с Каз изменила меня. Почему же я так хотел верить, что Вера была просто еще одной заблудшей душой, что ее доброта была искренней? Казалось, я не был самим собой.
Но то, что я думал о ней раньше, больше не имело значения. Имело значение то, кем она была на самом деле — сумасшедшим существом в припадке ярости. И я был ее пленником.
Продолжая сыпать проклятиями, Вера терлась об меня всем своим телом, затем сорвала с меня рубашку и стала водить грудью по моему лицу — она поднесла припухший сосок к моим губам, будто убитая горем истеричная мать, пытающаяся накормить молоком свое мертвое дитя. Я изо всех сил держался, чтобы не укусить ее, но пока она не причинила мне боли, и я все равно не смог бы выбраться, ведь обе мои руки — и здоровая, и раненая — были обездвижены. Я надеялся лишь на то, что помогу ей обуздать ее ярость и что после этого она меня выслушает. Но что бы я сказал ей? Конечно, я не любил ее, и, даже не зная правды о ее настоящей сущности, я не смог бы дать ей то, чего она хочет. Во мне было место лишь для любви к Каз: увидев ее в театре, я будто снова ожил, и даже когда я пытался увернуться от острых ногтей Веры, я по-прежнему ощущал, как сильно и невероятно мне не хватает графини Холодные Руки.
Уже рыдая, Вера сползла ниже и схватила меня за яйца. Я напрягся, напуганный возможностью узнать, каково это — потерять нечто более важное, чем руку, но, казалось, она намеревалась и дальше показывать свою пародию на страстное влечение. Она начала поглаживать, облизывать и прижимать мой член к своему лицу, бормоча нежные слова вперемешку с самыми жуткими угрозами. Да, такое вряд ли назовешь романтикой, только если вы не фанат крайностей вроде садомазохизма. За годы на Земле я повидал слишком много, чтобы наслаждаться этим. Не говоря уже о том, что я испытывал отвращение к боли. Но Вера была целеустремленной. Она тянула, сжимала, целовала меня и даже засунула внутрь меня палец, заставляя меня возбудиться против моей воли. Затем Вера скользнула вверх и села мне на грудь; она была обнажена по пояс, ее волосы полностью разметались по плечам, ее бледная грудь, на которой местами проступали красные пятна, качалась надо мной, как два церковных колокола.
— Я бы подождала, — тяжело дыша, сказала она, все еще держа мой член в своей руке, сжимая его, чтобы мое возбуждение не ушло. Она смотрела прямо мне в глаза. Ее взгляд снова изменился: она широко раскрыла глаза, полные болезненной отчаянности. — Я могла бы подождать нужного момента, дорогой. Прошло много времени, но мне ли не знать об ожидании. Я хотела, чтобы все было идеально!
Она сжимала мой член с такой силой, что я едва мог говорить.
— Это ведь не должно быть…
Ее глаза снова стали пустыми, будто по щелчку выключателя.
— Ты мог бы стать одним из моих бессмертных, Снейкстафф. Тебя бы оберегали вечно. А ты оказался лишь еще одним… несчастным, непостоянным, лживым мужчиной. Но ты никогда не вернешься к своей белокурой шлюшке. Ты принадлежишь мне. Я нашла тебя, а значит — ты мой!
