Торговец джином прошаркал мимо меня, предлагая мне кружку, которая болталась на таком длинном кусочке кожи, что собирала всю грязь с земли. Я хотел пить, но даже если бы эта грязная штуковина была самим Святым Граалем, я бы не поднес ее ко рту — отвратительный запах джина можно было уловить среди тысяч других, так что оно того не стоило. (Тогда я именно так и считал. Но позже передумал. Пробыв в Аду какое-то время, я глотал все, что мог достать — прямо как в реальном мире. Если и есть на свете место, где постоянно требуется выпить, так это Ад. Ад и некоторые места в Оклахоме.)
Но парня с выпивкой прервали прежде, чем он мог закончить свою болтовню. Нечто более крупное отпихнуло его и замаячило надо мной, как прибывающий автобус. Это новенькое существо было женского пола и немного смахивало на Герцогиню из «Алисы». Короче говоря, она выглядела как грустный ламантин в парике.
— Мерзавец! — рявкнула она в сторону торговца джином. — Этому прекрасному джентльмену не нужно твое пойло. Ему хочется чего-нибудь получше, а? Я верно говорю? — Она покосилась на меня с вожделением, а ее грудь, похожая на два пластиковых пакета макарон с голубой подливкой, подпрыгнула в ее оборванном корсаже. — Уж что ямогу предложить за капельку, ваша светлость. Я вычищу все ваши трубы и канавки, не сомневайтесь. Вычищу весь пепел из вашего дымохода!
Она задрала юбку, чтобы показать мне, что было под ней. Представьте себе лысую лошадь, у которой столько же ног, сколько у паука, а еще жалкая пародия на женские гениталии меж каждой парой обвисших бедер со следами от ран… Хотя нет, лучше вам об этом не знать. Я старался сдержаться изо всех сил, чтобы меня не вырвало.
— О-о-о, прекрасно, — сказала она, протягивая руку к моему пенису.
Вдруг я осознал, что я голый. В смысле, действительноосознал. Я повернулся и бросился в толпу, в тот момент не думая о том, какие ужасные существа касаются моей кожи.
— Засранец! Не найдешь никого лучше меня до самых Верхних слоев! — крикнула она мне вслед, неуклюже переступая на месте. Ее адские сограждане оттесняли ее все дальше от меня. — Что, думаешь ты один из мальчиков сверху? Сходи туда и узнай, что они с тобой сделают, заносчивый ублюдок!
Теперь я понял, что мне надо было продвигаться дальше, потому что если останавливаться, эти существа начинают облеплять тебя. Так что я проталкивался вперед через толпы, через грязь и стоны и непрекращающийся зоопарк уродов, мимо существ, которые отступали от меня и которые бросались на меня, мимо попрошаек с десятком протянутых рук, как у мутировавшей морской звезды — они просили, умоляли, пускали кровавые слезы и другие неприятные жидкости. Все они были в шрамах. Все были покалеченные, но не по какой-то случайности: это было наказание. Я думал, что через какое-то время воспринимать все это — непрерывный поток изувеченных существ, безнадежных и бесчеловечных — станет легче, но нет, я был не прав. Еще долго это было очень тяжело для меня. Я поднял большой камень и унес его с собой, чтобы иметь хоть какое-то подобие оружия.
И все же, пробиваясь сквозь толпу в поисках выхода с этого уровня или хотя бы местечка, где не было бы таких ужасных толп, я увидел, что здесь в лабиринтах Аваддона находились существа, которым не было никакого дела до меня или до наказания других: они работали в магазинах, тавернах, домах. Здесь были и другие признаки цивилизации, пусть и абсурдной. Я признаюсь, что был удивлен. Люди действительно жили в Аду. Они что-то продавали, боролись за еду и за безопасный сон. Но как же наказания? Наказания не в смысле существования в этом грязном и нищем месте, а настоящие наказания?
Потом до меня дошло, и из всего, что я успел осознать в Аду, перейдя Мост Нерона, это было самое ужасное. Этот кошмар вокруг меня не был настоящимАдом. Это был далеко не он. Ламех говорила что-то о том, что уровни Аваддона находятся в верхней части Ада. Конечно, не на самом верху рядом с правителями вроде Элигора и Князя Ситри, но и не в самых низах. На нижних уровнях в самой темноте, в ужасающей кипящей жаре — здесь, в Аваддоне, были лишь ее приятные отголоски, в пропасти под мостом, откуда раздаются леденящие душу крики, — вот где был
