— Это был крест, который они несли. Мама всегда говорила. Оно родилось, потому что Папа Мэн носил грех гордыни. Потому что он пытался сделать ей ребенка, хотя она получила благословение Бога остаться бедственницей.
— Девственницей?
— Да. Бедственницей. Но Папа Мэн запачкал ее. Он сделал его внутри нее, и когда оно появилось, она увидела, какое оно страшное. Вот, что она говорила, что говорила Мама. — «Улыбающийся убийца» снова заводился, его голос становился монотонным и напряженным, словно его слова уносило рекой из чувств — слишком быстрых и глубоких, чтобы до них можно было добраться или хотя бы увидеть. — Грязное создание, грязное создание, Папа Мэн оставил его, как грязь у порога. Как пятно на ее платье. Его нельзя очистить, потому что он весь из грязи, вот что Мама сказала. Его нельзя убить, потому что у Бога была причина на его появление. Он нужен Богу в этом мире, пусть даже такой страшный. Пусть даже страшный и мерзкий, и неправильный…
Я начинал жалеть, что вообще спросил об этом. Знать, что оно существует и желает поймать меня, это мерзкое создание, этот монстр, погубивший столько невинных людей, было и так неприятно. Знать, как оно превратилось в этого монстра, было еще хуже. Намного хуже.
Оно рассказывало мне свою историю отрывками и кусочками, отдельными ниточками, которые сначала казались бессвязными, но затем выстраивались в целое полотно. Во многом этот рассказ был печально мне знаком: очередная история социопатов и религиозных психопатов, которые обращались с ребенком, как с животным, и, что еще хуже, мучили его, прикрываясь именем Господа. Он существовал в постоянном страхе, без доброты, без любви. Казалось, жуткие, порочные родители «улыбающегося убийцы» хотели создать нечто еще более ужасное, чем они сами, и им это удалось.
Но, совершая каждое убийство, по крайней мере в своей жизни на Земле, «улыбающийся убийца» считал, что делает нечто прекрасное для Рая, отправляет подарок ангелам. Даже имя, которое он сам дал себе, которое он оставлял на месте кровавых убийств, было связано вовсе не с Чосером и его «улыбчивым убийцей, прячущим под плащом свой нож». Оказывается, когда она прекращала избивать его, протыкать острыми предметами или сжигать его пальцы и лицо горячим утюгом, Мама всегда говорила ему: «Перестань плакать. Лучше улыбнись. Помни, Господь любит тебя».
И несмотря на все кровопролитие и сумасшествие, именно таким он себя и считал, считал до сих пор. Он считал себя улыбающимся Божьим воином.
В конце концов он стал путаться в своей истории, потому что по-прежнему не знал, что делать со мной. Его узколобое видение мира, та самая сумасшедшая ограниченность, которая заставила его убивать и отправиться за мной в самый Ад, не позволяло ему быстро впитывать новую информацию. Новость о том, что я не былдемоном, который притворяется ангелом, явно сбила его с толку, и теперь он не знал, как поступить.
— Ему надо подумать. Ему надо помолиться. Бог скажет, что ему делать.
«Улыбающийся убийца» вынул из-за спины руку, которую скрывал из виду с того самого момента, как оказался в серой пустоте. Казалось, она ничем не отличается от другой руки, но внезапно кончики его пальцев начали мерцать, затем сами пальцы, потом вся ладонь — пока рука не засветилась настолько, что я мог видеть кости сквозь его кожу, будто они были полны ярчайшего фосфора. Его рука светилась так, что на нее невозможно было смотреть.
— Что за… — Я моргнул. Я бы еще закрыл глаза ладонями, но все еще не мог пошевелить ничем ниже шеи. — Что ты делаешь?
— Рука Сияния. Кифа дал ему Руку. Чтобы творить Божьи дела.
«Улыбающийся убийца» ударил своим мерцанием по серой пустоте, окружавшей нас. Пустота разорвалась, обнажая оборванные тлеющие края, за которыми скрывалось еще больше пустоты. «Убийца» пробрался в образовавшуюся дыру.
— Постой! — крикнул я. — Не уходи! Не оставляй меня!..
Но это было бесполезно. Он исчез. Блестящий разрез мгновенно затянулся и растворился. Серость снова стала пустой, и я остался один.
