Как я понял из устного, а теперь и письменного сообщения Нани[22], у тебя, Ингеборг, были неприятности. Мне очень жаль. Но я уверен, Париж тебя от таких неприятностей избавит: именно от таких. И, может, я сумею ему в этом немножко помочь. Видишь ли, мне пришлось долго бороться, прежде чем Париж меня по-настоящему принял и причислил к «своим». Ты не будешь так одинока, как я, не будешь жить в такой изоляции и отверженности, в какой жил я. Потому что первое право, которое человек себе здесь отвоевывает, — защищать своих друзей от всего, чему сам он — беззащитный, ничего толком не понимая — так долго противостоял.
Клаус и Нани расскажут тебе, какой красивый Париж; я же буду рад присутствовать рядом, когда ты увидишь это своими глазами.
Ответь мне побыстрее. Обнимаю тебя,
Большой привет Клаусу и Нани.
16. Пауль Целан — Ингеборг Бахман
Париж, 14 или 15 октября 1930 года
Дорогая Ингеборг!
Уже половина пятого, мне пора к ученику[23]. Это было наше первое рандеву в Париже, сердце мое стучит очень громко, а ты не пришла.
Я сегодня должен еще отработать два часа, ехать далеко, и вернусь не раньше, чем без четверти девять.
Ты можешь включить утюг в ту розетку, куда включена лампа; но будь осторожна и хорошенько прикрой дверь, чтобы в гостинице не заметили, что ты гладишь. Можешь также заняться письмами. Ждать письма тяжело.
И подумай немного о том, какая тень коснулась меня, когда я с тобой заговорил.
Пауль.
18. Ингеборг Бахман — Паулю Целану
Вена, 4 июля 1951 года
Пауль, любимый!
Сегодня вечером Клаус едет в Париж; передам с ним это письмо и еще несколько писем, написанных давно или не так давно. Даже если у тебя не найдется времени написать мне, я надеюсь скоро узнать через Клауса, как ты поживаешь.
Пожалуйста, обдумай все как следует, по поводу своих стихов; я считаю, что не было бы неправильно дать делу толчок с помощью Юнгера и Додерера[24].
Главное, не сердись на меня, что я самые важные письма всегда писала на машинке. Я настолько привыкла — более чем привыкла — печатать, что больше не могу выводить чернилами по бумаге слова, которые идут от сердца.
Сегодня я была в Institut Français; там узнала, что, вероятно, смогу поехать в Париж уже в следующем летнем семестре (в феврале или марте 1952-го). Клауса я очень полюбила: в последнее время мы часто виделись и разговаривали, и было бы прекрасно, если бы мы, все четверо, не теряли друг друга из виду. С любовью, твоя
Ингеборг.
Вена, 4 июля 1951 года
18. 3. Приложение
Вена, 27 июня 1951 года
Дорогой, дорогой Пауль!
Через несколько дней Клаус едет в Париж; он захватит с собой много писем, которые я тебе написала, писем правильных и неправильных, мне не хватало духа отправлять их по почте. Он лучше сможет рассказать о самом важном из того, что здесь происходит, немножко расскажет и о другом, гораздо более важном, — о чем сказать трудно или вообще невозможно.
Не знаю, стоит ли мне все же попытаться сказать это.
Я очень, очень тоскую по тебе, порой я почти больна от этого и хочу только одного — вновь повидать тебя, повидать где угодно, только не когда угодно, а как можно скорее. Но когда я пытаюсь представить себе, как и что ты мне на это ответишь, все тонет во мраке, вновь всплывают старые недоразумения, которые я так хотела бы отмести.
Помнишь ли ты еще, что мы все же, вопреки всему, были очень счастливы вместе, даже в самые худшие часы, когда мы были худшими врагами себе?
Почему ты мне не писал? Разве мадам Жене еще не приехала в Париж? Почему ты больше не чувствуешь, что я все еще хочу приехать к тебе, хочу всем своим сумасшедшим, сумасбродным и противоречивым сердцем, пусть оно порой и противится?.. До меня постепенно начинает доходить, почему я так сильно защищалась от тебя, почему я, возможно, никогда не перестану защищаться. Я люблю тебя и я не хочу тебя любить, это слишком весомо и слишком трудно; но прежде всего я люблю тебя — я говорю тебе об этом сейчас, пусть и опасаясь, что ты этого больше не услышишь или не захочешь услышать.
До осени мне из Вены ни за что не уехать: у меня очень много дел, и я не могу себе позволить отказаться от места, на которое устроилась
