Когда Джун и Чарли вышли из машины, дверь дома открылась. На крыльцо вышла супружеская пара и помахала им. Когда же Чарли шагнул к крыльцу Смиты отреагировали одинаково – заплакали, прикрывая ладонью рот, а потом упали друг другу в объятия.
– Мы вам не нравимся? – удивленно спросил Чарли.
Элеонора Смит опустилась перед мальчиком на колени.
– О, вы нам нравитесь. Ты очень нравишься нам, Чарли. – Она разглядывала внука, каждую черточку, живую, дышащую связь, продолжение ее ребенка. – Ты так похож на своего папу, Чарли. Мне не терпится показать тебе его фотографии, когда ему было семь лет. Вот увидишь.
Она поднялась, и Стивен Смит со слезами на глазах сгреб Чарли в охапку, качая головой и приговаривая:
– Он – вылитый Джон. Вылитый Джон.
Джун тоже видела в их чертах Джона. В зеленых глазах и светлой коже Элеоноры, в четкой линии подбородка и темных волосах Стивена. На их лицах отражалось столько чувств, пока они наблюдали за Чарли, который спустился на газон приласкать их рыжего кота. Изумление. Радость.
– Чарли, хочешь свежего печенья с шоколадной крошкой и молока? – спросила Элеонора.
– Да! – воскликнул Чарли. – Ой, подождите, мы привезли коробку печенья, которое испекла моя двоюродная тетя Кэт. Она пекарь, – гордо произнес он.
Чарли побежал к машине, достал коробку, собранную Кэт, и принес ее Элеоноре. Та от умиления опять пустила слезу. Чарли открыл коробку и протянул своей бабушке.
– Кэт всегда говорит, что невозможно одновременно плакать и есть печенье, поэтому возьмите печенье, – с серьезным видом произнес Чарли.
Элеонора засмеялась, опустилась на колени и обняла Чарли.
– Я не грущу, Чарли. Я просто невероятно счастлива, что встретилась с тобой. Для меня так бесконечно много значит, что ты здесь.
– Значит, вы можете рассказать о моем папе? – спросил Чарли, протягивая печенье коту, который понюхал его и пошел прочь.
Стивен Смит обнял внука за плечи.
– Давай пойдем в дом и посмотрим фотографии. Ты не поверишь, до чего же ты похож на своего отца.
Едва ступив в дом Смитов, Джун увидела картину, висящую над пианино – Джон, такой, каким она его запомнила. Он сидел на крыльце этого дома, его ноги терялись в опавших листьях – пронзительно-желтых, блестящих оранжевых и ярко-красных. Она остановилась посреди холла, и Чарли проследил ее взгляд.
– Это он? Мой папа?
Джун взяла Чарли за руку.
– Это он.
– Я совсем такой, как он! – важно произнес Чарли.
– Это точно, – прошептала Джун, не в состоянии ничего добавить. Она до сих пор не могла поверить, что находится здесь.
Они сели на диван: она и Чарли посередине, Смиты – по бокам, на коленях Джун держала альбом. Элеонора и Стивен указывали на фотографии. Джон – младенец, вот он пошел, вот он на двухколесном велосипеде и на скейтборде, на школьных танцах, в самых разных лодках. Она знала его всего два дня из жизни, запечатленной в этих альбомах. Два дня.
Джун подумала об адвокате Альберта Брукса из фильма «Защищая свою жизнь», как он советует не упускать возможности, которые даются на земле. Джун не упустила возможность, данную ей в лице Джона Смита. И получила воспоминания и прекрасного ребенка.
Пока Чарли играл с котом, которого звали Майлз, Элеонора рассказала, что Джону поставили диагноз лейкемия в девятнадцать лет, за полтора года до смерти. Он захотел отправиться в путешествие по стране и увидеть интересные вещи, например костюм и туфли на платформе Зигги Стардаста, в которых пел Дэвид Боуи, выставленные в Зале славы и музее рок-н-ролла в Кливленде, штат Огайо, дом Дж. Д. Сэлинджера в Нью-Гемпшире, где тот жил затворником. Джон побывал в Нью-Йорке, чтобы погулять по Земляничным полянам, увидеть Гринич-Виллидж и купить книгу, любую книгу в книжном магазине «Стрэнд». Он взял за правило каждый день, ближе к вечеру, звонить родителям, отметиться при любых обстоятельствах. И каждый вечер звонил в течение трех недель своего путешествия. Иногда оставлял сообщение. Иногда рассказывал забавную историю о чем-нибудь увиденном.
– Когда он не позвонил ко времени ужина десятого ноября, я поняла. – Элеонора коснулась пальцами фотографии Джона в футболке бегуна на пять тысяч метров. – Помню, я доставала из духовки жаркое около пяти пятнадцати и вдруг как-то сразу поняла, что он не позвонил. А он обычно звонил между четырьмя и пятью, поскольку мы всегда едим в пять тридцать. Помню, все смотрела на часы. А когда пошел седьмой час, я поняла. Позвонила в гостиницу, где он остановился, и управляющий сообщил, что горничная нашла его без сознания незадолго до часа дня, у самой двери, будто он собирался уйти или только что пришел.
