– Значит, я должна ее простить? Замечательно.
«Боже, Алекса – крепкий орешек».
– Ты можешь попытаться ее простить. И по-прежнему любить ее, даже если все еще злишься. Ты можешь позволить ей любить тебя. Позволить ей исправить ситуацию для вас двоих, насколько это возможно. Она твоя мать, Алекса. Моя мама умерла, когда мне было шестнадцать лет. Она ушла навеки.
Последовало молчание, затем, через несколько минут, Изабел услышала, как от двери отодвигают что-то тяжелое. Затем звякнула щеколда. Изабел выждала секунду, но дверь не открылась. Изабел медленно повернула дверную ручку – Алекса сидела на диванчике для двоих, который теперь стоял боком в середине маленькой комнаты, по щекам девочки текла подводка для глаз и тушь.
– Я не имела в виду все то, что наговорила своей матери, – опять разрыдалась Алекса. – Но я все равно жутко на нее злюсь.
Изабел села рядом с девочкой.
– Моей мамы нет здесь, и я не могу с ней пооткровенничать, сказать, что не имела в виду и половины, четверти того, что наговорила… особенно в последний вечер. Но твоя мама живет через два города отсюда. Пятнадцать минут на машине.
– Но я правда ее ненавижу. Даже если на самом деле это и не так. – Алекса снова залилась слезами.
Изабел понимала девочку так хорошо, и шло это настолько из глубины сердца, что она желала найти правильные слова. Но это потребовало бы времени. Доверия. И Алекса должна была немного повзрослеть.
Поэтому Изабел просто обняла Алексу. Та напряглась как натянутая струна. Изабел рассказала ей о письме, которое они с Джун недавно нашли. Об умершем кролике, о том, насколько больше было в том письме между строк и как это письмо, слова матери утешили их, каждую по-своему, столько лет спустя. И пока Изабел говорила, потребовалось совсем не так много времени, как она думала, чтобы Алекса расслабилась, прильнула к ней.
Шел уже десятый час, когда Изабел сказала Алексе, что она, пожалуй, пойдет и сообщит ее отцу, что случилось с ней и их свиданием в восемь тридцать, а потом вернется.
– Вам не обязательно возвращаться, – тихо, дрожащим голосом проговорила девочка. – Лучше погуляйте. С моим папой и Счастливчиком.
Изабел улыбнулась ей.
– Дай мне поговорить с твоим папой.
Внизу в коридоре Изабел встретила Джун.
– Он в гостиной, – тихо произнесла Джун. – Минут двадцать назад я пообещала выяснить, что тебя задерживает, и сообщила, что вы с Алексой поглощены беседой. Он посмотрел на лестницу, словно решая, вмешаться или нет, но потом со вздохом и пивом, которое я ему дала, ушел в гостиную.
– Спасибо, Джун. – Изабел стиснула ладонь сестры.
Она вошла в гостиную, где Гриффин сидел, опираясь локтями на колени и уставившись прямо перед собой на портрет трех капитанов – основателей гостиницы. Нетронутое пиво стояло рядом на столике. Он вскочил, увидев вошедшую Изабел.
– Что там случилось? Или мне не следует спрашивать?
– Мне удалось вызвать Алексу на откровенность. На это потребовалось время, но она раскрылась. Не могу тебе передать, насколько мне радостно, что сумела помочь девочке. Она стала оптимистичнее относиться к тому, что происходит, в том числе с ней самой.
Изумление на лице Гриффина заставило ее улыбнуться.
– Не знаю, что уж ты там сказала, но тебе удалось пробиться через непробиваемую стену. Спасибо, Изабел.
– Уверена, если ты пойдешь и поговоришь с ней сейчас, она не станет противиться. Мы можем пойти погулять, когда она ляжет спать. Или в другой вечер. Иди к дочери.
«Вот что значит иметь детей, – вздохнула про себя Изабел. – Сложности, препятствия. Драма. Тактика взаимных уступок. И за каждую самую малую жертву, за малейшую горесть ожидает что-то волшебное и прекрасное».
Стоя в дверях гостиной, Изабел наблюдала, как Гриффин поднимается наверх.
Из офиса вышла Джун и обняла сестру.
– И ты сомневалась, что будешь хорошей матерью?
