Мы все еще были в кустах, когда Ауль в самом разгаре нежнейших объятий ее совершенно неожиданно сразила усталость. И, как во всем она давала волю своим чувствам, теперь она начала беспардонно зевать. И оттого, что я еще не знал причину, я растерянно убрал руку. Она поднялась, пробормотала, мол сейчас время спать, и побрела, качаясь, по траве.
— Ни одна девушка на Земле не стала бы себя так вести! — крикнул я ей вслед.
Ауль не отреагировала на это. Раздосадованный я остался лежать и выразил мое разочарование Ауль и всей шестой луной не совсем вежливыми комментариями. В своей злобе я не заметил того, что ее отец, приблизился в сопровождении Фритцхена… Я заметил обоих только тогда, когда они стояли передо мной. Я остался лежать в расстройстве.
Посмотрел на меня благожелательно, знающе улыбаясь.
— Еще несколько дней, и сон тоже будет застигать тебя врасплох, словно непогода, — передал он через Фритцхена. — Не держи зла на моего голубочка, она переняла варварские обычаи этой сверхцивилизации, отказывается от бальзама натуральной пищи и питается чудодейственным средством. Самое время вам обоим вернуться к нормальному образу жизни…
Он наблюдал за нами, подумал я, и ему в его библейской простоте это кажется вполне естественным. А почему бы, собственно, нет? Для него, под корой шестого спутника, окруженного жалкими остатками, которые означали для него прежний мир, невинная любовная забава была определенно самым безобидным явлением. Старик присел на корточки возле меня. Фритц застыл перед нами словно памятник. После того, как я узнал причину поведения Ауль, мое настроение немного улучшилось.
— Знаешь, сын мой, — начал старик, — я с удовольствием и тоской вспоминаю о старом добром времени на Земле. Когда я был молодым и сильным, у меня была жена и четырнадцать наложниц впридачу. О, Нергал и Мардук, вот это было время! Сейчас я уже вышел из такого возраста, но между нами — порой память дает о себе знать. От сорока до пятидесяти мальчишек и девчонок, которые были благодарны своей жизнью моим желаниям и энергии. Одному лишь Лотару известно, куда они все пропали. Одних унесла война, другие умерли от болезней. Только Ауль осталась со мной. Мне не очень-то симпатичен этот Ме, который путешествует от звезды к звезде. Все же я многим ему обязан. Без него война поглотила бы и меня с Ауль. Скажи, сын мой, это правда, что за это время на Земле прошли многие столетия? Я не могу понять этого, мне ведь только семьдесят пять годочков.
— Это правда, отец, — сказал я, — твое время забыто. Только в старых фолиантах можно найти упоминания о нем. У людей нынче другие заботы.
Его лицо выдавало досаду, голосу звучал раздраженно, когда Фритцхен перевел: «Как можно забыть такое время? С тех пор, как человечество стало разумным не было века величественнее, чем тот век, в котором я родился. Мне был год от роду, когда Набопаласар с союзниками взял Ниневию, самый большой, сильный и самый грешный город Земли. Сто футов в высоту была только окружная стена вокруг Ниневии, и была такой широкой, что три повозки могли ехать по ней рядом друг с другом. Захват Ниневии был величайшим военным достижением человеческой истории — и это должно быть забыто?»
— Об этом не забыли, отец. К сожалению, твой воинственный король позаботился о том, чтобы в Ниневии камня на камне не осталось. Раскопки длились более века, чтобы получить представление об этом городе….
— И все же хорошо, что ее искоренили, — заверил он. — Не сравнял ли свирепый Сеннахириб сто лет до этого с землей наш великолепный Бавель[12]? Даже ни в чем неповинную землю он срыл и развеял по ветру. Но обуреваемый манией величия просчитался. Мои предки возвели Бавель еще прекраснее, чем прежде. Ты знаешь, что последний правитель Ниневии, похотливая свинья Сарданапал, превратил город в рассадник греха. Нам он навязал короля Шамашшумукина и его тупоголового брата, настоящего Ашшуанетилшаме-ирситиубалитсу, который даже был произведен в главного жреца лунного бога. Они бы с большой охотой обложили бы нас налогом на воздух. Ниневию было необходимо уничтожить…
