Что говорить, он сам оказался олухом, больше винить некого. Понятно, что такая умница влетит с первого раза и не заметит, еще странно, что три месяца продержалась. Муся Шнайдер, двадцать два года, студентка первого курса – прошу любить и жаловать!
Тогда в филармонии его подкупила именно ее простота. Не большая красавица, но хорошая мамина дочка, пахнувшая мылом и домашним благополучием. И прическа с локонами, как на новогодних фотографиях, туфельки с носочками. Девочка из книжки, только крокета не хватает. Можно сколько угодно сокрушаться и винить себя, но правда одна – никогда у него не было нормальной чистенькой девочки! Жанна Петровна, соседка депрессивная, еще пара подобных связей – одна грязь и тоска. Именно грязь, вот чего накушался на всю жизнь.
Вдруг вспомнился вечер перед отправкой всей группы на территорию. Его «подельники» травили анекдоты про баб. Тряслись от страха, гады, вот и рванули в воспоминания – как, куда и сколько раз. Мерзкие скоты. И кто мог подумать, что детский опыт выживания среди уродов пригодится когда-нибудь? Виктора физически затошнило – как в той уборной, где учился плевать, но не хватало только засветиться, поэтому он тоже рассказал пару историй про Жанну и кабинет в парткоме, пусть ржут, сволочи. Особенно один страшно раздражал – пухлый белобрысый ханурик Витенька. Тезка, твою мать! Витенька постоянно врал, мерзко хихикая и потея от страха, – то его ранили в бою, то предатель-командир сдал немцам, то в пылу страсти с ротной санитаркой отстал от отряда. Не требовалось особой сообразительности, чтобы понять, что сопляк вообще не воевал, наверняка с первой бомбежки в обморок завалился, с первого мордобития бумаги подписал. И про баб врал, сроду он бабу не имел, сразу видно. И когда остальные мужики распалились от своих же разговоров, именно Витеньку использовали всей компанией, так сказать, в порядке строгой очередности. Самое ужасное, что Виктора стало выворачивать, буквально выворачивать, до крови и холодного проливного пота. Пришлось сделать вид, что траванулся колбасой за ужином. Личные ножи к тому времени уже выдали, при малейшем подозрении могли располосовать на куски не хуже той самой колбасы. Он запомнил всех, каждую рожу. Через два года убрали последнего, кто сподобился выжить. Витенька, правда, той же ночью повесился.
От пережитой мерзости и грязи любому человеку захочется невинную умытую девочку. Тургеневскую барышню какую-нибудь на водах под кружевным зонтиком. А она еще глазела так восторженно, за руку держалась, без вопросов и уговоров пошла к нему, взрослому мужику, домой. И даже в первый раз не вскрикнула, не расплакалась, только обнимала все крепче. Поэтому и не смог сразу расстаться, стал приглашать на концерты в консерваторию, даже цветы покупал. На самом деле хорошая ласковая девочка, не за что обижать. Но жениться?! Да с ней было скучно, как на школьном утреннике! Свет погасить, руки не распускать, ночная рубашка до пят хуже поповской рясы. И не вскрикнет тебе, не задрожит – не любовница, а спящая царевна.
Оказалось, царевны тоже беременеют, такая вот хрень.
Родители, как ни странно, одобрили, хотя отец в первый момент вздохнул:
– И как тебя угораздило, сынок, столько русских девушек вокруг, а ты еврейку выбрал? Не доверяю я евреям, скользкий народ.
Но мама искренне обрадовалась:
– Хорошая скромная девочка, питерская, в институте учится, не придирайся, отец! Главное, до внуков дожили, какое счастье! Женись, сынок, мы с папой помогать станем, да и она не сирота, в отдельной квартире живет.
По поводу сироты не совсем точно получалось, отец Маши, профессор математики, еще до войны умер от инфаркта, но сама она с матерью и сестрой действительно жила в отдельной квартире на Петроградской стороне, двухкомнатной обжитой и теплой квартире с кухней и ванной. Редко увидишь после блокады. Правда, ванна у них очень смешная оказалась, прямо в кухне. Жена себе моется, а ты чай пьешь, – романтика! Маша давно приглашала зайти, познакомиться с мамой и сестрой, но не очень хотелось усложнять и без того непростую историю. А тут деваться некуда, аборты запрещены, ни она, ни мать на риск не пойдут, даже слушать не станут. И в райкоме могут узнать, не приведи бог!
