Именно она, художественная литература, заставляет нас отказаться от привычного четкого деления людей на добрых и злых, жертв и преступников, ощутить, как зыбки эти границы, пережить, перечувствовать и за невинную жертву, и за убийцу (и вдруг понять, что по-своему от тоже невинен!)…
Думаю, невозможно сказать что-то новое в защиту смертной казни. Очень трудно сказать что-то новое и против смертной казни — после Диккенса, Гюго, Толстого, Леонида Андреева. Но это удалось нашему земляку Данилу Корецкому. Он осветил проблему совсем неожиданно — с точки зрения… палача. Одна из его повестей прямо-таки кричит государственной власти, всему обществу: не хотите пощадить преступника — пожалейте хотя бы вернейших своих слуг, чьи души калечатся «приведением приговора в исполнение!» И этим аргументом «адгоминем» сокрушаются твердыни милицейских силлогизмов…
А теперь самое странное. Суровый полковник, исходящий из соображений «адекватности мер воздействия», и чуткий к чужой боли писатель — одна личность… Как умудряются мирно сосуществовать гуманист (а разве может настоящий литератор быть кем-то иным?) и жесткий полицейский теоретик? Как удается полковнику не слышать то, что говорит ему писатель?
Поистине, непостижимый вы для меня человек, Данил Аркадьевич!
Александр Хавчин, писатель
Ответ оппоненту:
Добрым быть легко, справедливым — трудно
А что тут удивительного, Саша? Чтобы постигнуть другого человека, надо прожить его жизнь. Если с двадцати четырех лет работать на следствии: осматривать жуткого вида трупы, с азартом идти по следу, проводить задержания, обыски, аресты, «колоть» подозреваемых на допросах, «вбивать клинья» между подельниками на очных ставках, просыпаться дежурной ночью в подвале УВД от того, что овчарка дышит тебе в лицо, решать судьбы людей, отдавая их под суд, и с удовлетворением воспринимать обвинительные приговоры как закономерную положительную оценку твоей работы, то формируется одно мировоззрение и одна система оценок. Если же читать правильные книги, обсуждать на кухне глобальные проблемы справедливости, то мировоззрение вырабатывается совсем другое. Не говорю, что оно плохое или неправильное — просто иное, с изрядной долей инфантилизма, что ли.
Ну, как можно всерьез рассуждать о борьбе со злом, если видел его только в кино? Как, не будучи правоведом, историком и дипломатом, говорить от их имени? Как вообще браться за проблему смертной казни, если понятия не имеешь, о чем идет речь? Если не видел ни убитого, ни его родственников, ни убийцу, ни исполнителя приговора и даже не держал в руках ни одного уголовного дела с красным ярлычком «СК» в углу!
Дилетантство не может быть убедительным. Студент, взявшийся с таким багажом за дипломную работу, не получил бы больше «тройки». Поэтому приходится пользоваться заемными аргументами и усиливать свою позицию мнением Диккенса и Толстого. Но они тоже не специалисты в расстрельных делах! К тому же их авторитет не спасает: ведь не все в мире так правильно и однозначно. Скажем, тот же Чикатило пять лет будоражил умы наших сограждан куда больше, чем Чехов, да еще и Пушкин с Лермонтовым вместе взятые. Это, конечно, неправильно. Но верно. Как говорит моя мама: «Это жизнь».
Можно, конечно, с детской самонадеянностью считать, что с помощью чужих аргументов ты расставил точки над i и закрыл тему. Но ведь теме тысячи лет, все доводы «за» и «против» уже высказаны профессиональными юристами, психологами, петенциаристами и хорошо известны. Поэтому спор совершенно бессмыслен, каждый должен только выбрать те доводы, которые его больше устраивают.
А между тем жизнь разительно отличается от книжек. Это знает каждый достаточно зрелый и реалистически настроенный читатель. Многие книжные рецепты в жизни попросту неприменимы. Есть даже поговорка: можно лечиться по справочнику, но тогда рискуешь умереть от опечатки.
Вот конкретный пример из давнего уголовного дела: похищен пятилетний мальчик, преступник требовал с родителей выкуп, но его удалось задержать. Связанный ребенок с мешком на голове несколько суток лежал на мокрой земле в камышах на болоте. Начиналась осень, не очень теплые дни, прохладные ночи. А что чувствовал несчастный, что творилось в его маленьком сердечке? Между тем, негодяй от всего отпирался и отказывался показать место, где спрятал пленника. Что надо было делать в этой ситуации? Читать мерзавцу Толстого и объяснять, что раскаяние куда важнее, чем те десять лет тюрьмы, которые за ним последуют? Или послушать всевозможных правозащитников, которые напомнят, что преступником может признать подозреваемого только суд и отпустить задержанного? Или делать нечто иное, что единственно и способно спасти беззащитную жертву?
