Надзиратель получает разрешение и вводит меня в помещение. Майор Кислых[2] расписывается, что заключенный передан в его распоряжение, и надзиратель выходит. Я осматриваюсь.
Кабинет вчерашний, но обстановка уже сегодняшняя. Комната до отказа заполнена людьми в гражданском и в форме. Все смотрят на меня строго и с любопытством. Напротив Кислых сидит за столом красивая женщина в прокурорской форме, в коротенькой юбочке. Позже я узнаю, что это прокурор по надзору за органами КГБ Инесса Катукова, племянница прославленного маршала бронетанковых войск. Она небрежно забросила ногу на ногу и я вижу, как голубое трико обтягивает ее полные ляжки. Кроме Кислых никого в комнате я не знаю.
– Здравствуйте, садитесь, – говорит Кислых. – Как спали?
Я сажусь на привинченную табуретку возле дверей. Сейчас начнется артподготовка. Но мне нечего им сказать. Молчать. Молчать.
Бесконечно тянется время. Усилием воли я почти отключился и слышу только интонации говорящих: вопросительные, повествовательные, повелительные. Звуки доносятся до меня как в парной бане, расплывчато и неясно. Я ловлю себя на том, что смотрю все время только на ноги Катуковой, и ее голубое трико меня бесит. Хочется как-то унизить эту хладнокровную самку и спросить ее о чем-нибудь, вроде: "Где достали такие красивые трусики?" Или: "Почем брали за штуку?"
Прихожу в себя оттого, что кто-то подошел вплотную и сунул мне в руку газету. Это был "Вечерний Ленинград" за 15 июня. Взгляд сразу же упал на краткий заголовок "Хроника", который появляется в советских газетах редко и всегда несет сенсацию.
"15 июня с.г. в аэропорту "Смольное" задержана группа преступников, пытавшихся захватить рейсовый самолет. Ведется следствие".
Я почувствовал, как их взгляды уперлись мне в глаза. Какой будет моя реакция? Может быть, сейчас присутствующий в группе психолог КГБ придет к заключению, какой тактики в отношении меня придерживаться в будущем. Кнут или пряник?
Все тело охватило жаром. Смотрю на пальцы – не дрожат. Кто же эти ребята и какое я имею к ним отношение? Неужели Марк и рижане? Но ведь мы с Марком виделись две недели назад, и он сказал, что они уперлись в стену. И о категорическом "нет" из Израиля они знают. Марк ждет официального вызова из Израиля. Нет, это не он. А без него это вообще не может произойти. И вообще, причем здесь я?
Катукова начинает первая:
– Бутман, вы – паровоз по вашему процессу. Ваши товарищи – вагончики. Ваше наказание будет наибольшим, ибо ваша вина наибольшая. Но ваше наказание зависит не только от вашей вины, но и от вашего поведения на следствии. Вы можете получить больше и вы можете получить меньше. И тогда ваши товарищи тоже получат меньше. Если вы не думаете о семье, подумайте о своих товарищах.
И она переменила позу. Голубое трико вылезло еще больше.
Кислых встал:
– Гиля Израилевич, совершено особо опасное преступление, и ваша роль в нем тяжела. Вы поняли из слов Инессы Васильевны, что являетесь главным обвиняемым по делу. Вы обвиняетесь по статье 64-а, и максимальной санкцией за измену родине является высшая мера наказания.
Он дал мне вникнуть в сказанное, а затем продолжил:
– Вы слышали что-нибудь о деле Филимончика? Нет? Это было в прошлом году, здесь же, под Ленинградом. Их было трое, в том числе одна женщина, и они тоже хотели захватить самолет. Филимончик был застрельщиком в этом деле. И его уже нет в живых.
И Кислых бросил на стол ручку, обрывая этим фразу и жизнь Филимончика.
Взгляды выжидающие впились в меня.
Я не видел себя со стороны. Может быть, я побледнел, ибо все же было страшно. Сдавленным голосом я попросил записать мое заявление: "Ознакомившись с заметкой "Хроника" в "Вечернем Ленинграде", заявляю, что я ничего не знаю о попытке захватить рейсовый самолет в аэропорту "Смольное" 15 июня. И я не имею понятия о ее участниках. Я отказываюсь отвечать на какие-либо вопросы в знак протеста против своего незаконного ареста и требую немедленного освобождения"…
– Ну что ж, очень жаль, – сказала Катукова и придвинулась к столу. Ей подали какую-то бумагу, и она подписала ее, не читая.
