Время магов. Великое десятилетие философии. 1919-1929 - страница 140
Так он всего несколькими днями ранее – и в давно уже привычном для всех тоне – писал вновь обретенному другу Бертрану Расселу, в то время – вполне официальному руководителю его диссертации. И настоятельно просил его приехать. Как выяснилось на месте – тщетно.
Вне школ
Доклад, прочитанный Витгенштейном 14 июля 1929 года, останется единственным публичным выступлением за всю его академическую карьеру, а сам текст – единственной «научной публикацией» в его жизни. В точности как Хайдеггер, он ни во что не ставит подобные конференции и доклады. Ни в мышлении, ни в политике он не желает иметь отношения ни к манифестам, ни к самозваным движениям, а тем более к школам. В Вене под руководством Фридриха Вайсмана как раз готовятся выпустить в честь Морица Шлика юбилейный сборник под названием «Научное восприятие мира. Венский кружок». Витгенштейн тоже мог бы что-нибудь для него написать. Вайсман осторожно спрашивает. Неудачная идея:
Именно потому, что Шлик человек незаурядный, он заслуживает того, чтобы люди с «добрыми намерениями» остерегались выставлять на посмешище своей высокопарной болтовней его самого и представляемую им Венскую школу. Если я говорю «высокопарная болтовня», то имею в виду все виды самодовольного позерства. «Отказ от метафизики»! Будто это нечто новое. То, что делает Венская школа, она должна показать, а не сказать. ‹…› Произведение должно хвалить мастера[359].
Показать, а не сказать. Это коренное различение Витгенштейн еще в 1919 году положил в основу своего великого «Трактата». И важность этого различения по-прежнему казалась ему неоспоримой. Однако многие другие тезисы его «Трактата» по прошествии всего лишь полугода с момента возвращения в Кембридж стали вызывать у него серьезные сомнения. Видимо, не все «проблемы в существенном отношении окончательно решены». Ни им самим, ни другими.
Внутренние затруднения
Особенно сомнительным кажется теперь Витгенштейну некогда важнейшее допущение «Трактата», что наделенное смыслом суждение есть картина реальности. Отражают ли все наделенные смыслом суждения возможное состояние мира? Как быть, например, с суждением вроде «Ряд натуральных чисел бесконечен»? По видимости оно наделено смыслом, по видимости нетривиально, по видимости истинно. Но существует ли представимое состояние мира, которое реально показывает истинность этого суждения? И вообще, представимо ли конкретно для конечных существ такое состояние бесконечности? И если да, то что означает в этой связи «представимо»? Представимо ли существование бесконечно длинного ряда натуральных чисел точно так же, как, например, существование бесконечно длинной веревки? Или «представимо» в ином смысле? Или же оно скорее «бесконечно» в другом смысле? Серьезные вопросы – в первые кембриджские месяцы они не дают Витгенштейну буквально глаз сомкнуть. Не меньше мучает его и методический вопрос: как совладать с подобными же различиями в использовании таких слов, как «бесконечный» или «представимый», от которых, с точки зрения их осмысленного концептуального использования, зависит прямо-таки всё? Неужели и правда только выявив одну-единственную логически возможную основу субъектно-предикатной формы этих суждений? Нет, всё не может быть настолько просто, и летом 1929 года Витгенштейну это становится неоспоримо ясно. На этом этапе он отрекается от последней и единственной веры, на которой действительно держалась его картина мира в «Трактате»: веры в язык логики как в первичный язык нашей формы жизни.
