Насмешливо вскинув бровь на его каламбур («Да мы, никак, острить порываемся?»), она взяла протянутое зеркало, поднесла к лицу и увидела его мертвенно бледным, даже синюшным. На мгновение почувствовала себя оскорбленной и едва не сказала резкость.
— Так это происходит… — туманно начал Олег и замолчал: это была фраза-манок, произносилась с намерением заинтриговать, вынудить задавать вопросы, в ответ на которые он превосходительно выдаст простейшее подразумеваемое.
— И что же происходит т а к?.. — Она опустилась в кресло с высокой спинкой и закинула ногу на ногу.
— Самопостижение. Человек видит себя в откровенном отображении, ну и… — Он осторожно, как атрибут магии, положил зеркальце на стол.
Ее всегда бесила необходимость выуживать какой-то смысл в таких вот скользящих фразах, недомолвках, намеках — не разберешь, то ли от тебя намеренно прячут суть дела, то ли испытывают на догадливость. Резко поднявшись, она отошла к балконной двери и, постояв там в независимой позе, со сложенными под грудью руками, спросила — в пику его «зауми», давая понять, что не расположена разгадывать шарады.
— Сколько воробьи живут, не знаешь?..
— Воробьи?.. — Олег был искренне распотешен вопросом, он повернулся к ней вместе с креслом, чтобы составить ответ у нее на глазах.
— Под нашим балконом прижился воробей, третий год чирикает. Или уже другой?..
— Зачем тебе воробьи?..
— Думаю заняться воробьиной работой.
— Чирикать или порхать?..
— И то и другое — в стюардессы пойду.
— Так… Институт побоку?..
Она не ответила. Ей всего лишь хотелось намекнуть, что он может потерять ее из вида. Встав у стола, Юля оперлась на край вытянутыми руками, затем отставила лупу, чтобы рассмотреть икону.
— Старинная?.. — Она ждала, что он встанет рядом и, как бывало в прошлом, начнет «распускать хвост», но Олег, не поднимаясь, небрежно пояснил:
— Предположительно Истома Савин. Строгановская школа.
— Думаешь, я поняла?.. — Юля пялилась на изображение богоматери с показной беспомощностью.
— Очень ценная. — «Надеюсь, такое определение на уровне твоего разумения?» — так его можно было понять.
— Ценность подобным изделиям определяет мода.
— Мода определяет стоимость. И совсем не таким изделиям. — Он с видимой неохотой поднялся. — Редкая работа. В глазах укоризна, предостережение, охранительный дух!.. Невольно тянет заглянуть в себя — понять, что ты такое, что велит тебе поступать так, а не этак? Где предел твоей свободе и почему? Главное — почему вот здесь для тебя предел?.. Человек может не знать за собою никакого греха, а в душе потянется испрашивать прощения.
Юля едва сдерживалась: ей хотелось крикнуть, чтобы он не лгал: она не забыла его смех в красном зальце Дома кино!.. Резко отвернувшись, Юля снова шагнула к зеркалу: на виду у собственного отражения легче было сдержать себя, не сказать лишнего.
— «Упование»! «Охранительный дух»!.. Достоевского начитался?.. Нет никакого охранительного духа! И греха нет, и прощение никому не нужно!.. И уповать не на что. Все в тыщу раз банальнее — и ты это прекрасно знаешь. Ничто никого не охраняет, все живут с оглядкой на «идущего вослед»!.. Но это совсем другой дух. А если насчет свободы тесновато, то и на это есть понятные причины — нам всегда хочется не так, как кому-то хочется, чтобы нам хотелось. Отсюда — предел допустимого и — выбор в том же пределе!.. А ты уткнулся в красивую картинку и морочишь себе голову архаичными словесами.
Не понимая, отчего она злится, Олег не сразу нашелся что сказать.
— Все живут с оглядкой, это, пожалуй, верно… Но все дело в том, кто и на что оглядывается. Долг, любовь, гений — на это оглядывались во все времена, да, наверное, и не перестанут оглядываться, доколе земля стоит — и как раз потому, что и в том, и в другом, и в третьем — охранительный дух!.. Всякая душа жива оглядкой — на великих, добрых, любимых… И никто ей не докажет, что она дурачит себя… Мне, во всяком случае, так не казалось.
— Ты видел меня в старом зеркале, — не оборачиваясь, произнесла Юля голосом человека, принимающего аргумент только потому, что он лестен. — Или — смотрел как на икону, а я обыкновенный человек. — Она улыбалась, но глаза оставались холодными, выжидающими.
