Написанный Олегом портрет висел напротив кровати. Взглянув на него, Юля как с чужой встретилась взглядом с девочкой-подростком, сидящей на подоконнике раскрытого окна. С спины залитая утренним светом, беспечная, готовая обрадоваться, рассмеяться — хотя бы тому, что ее тонюсенькая фигурка вот-вот соскользнет на пол… Одна и та же девочка в золотистой дымке утреннего света и — под дождем, в толпе у трактира.
«Как будто между тобой и остальным человечеством проломилась трещина». Поздно заметил. Она проломилась после первой же недели их массово-культурного романа… Пока он с тупым безразличием терпел ее рядом, как неумелую наложницу, она с ужасом приглядывалась к «курортному человечеству» и страшилась думать, что с этими людьми ей суждено прожить не только тридцать крымских дней, но и все остальные дни земной жизни, рожать детей от какого-нибудь энтропика в розовом пиджаке, не ведающего, кем зачат, рожден и брошен, зато до ушей напичканного бесстыдством, агрессивностью.
Говорят, пошлеющий античный мир имел свою привлекательность — терпкость тления. Возможно — для склонных любоваться похабщиной. У нее холодело под сердцем от мысли, что все эти толпы одной категории со зрителями из красного зальца, что изменить ничего нельзя, бежать некуда, все предопределено, ты навек увязнешь среди них.
И белоколонный храм исчез.
Наверное, она все-таки искала убежище душе, если незадолго до отъезда из Крыма вспомнила особняк в тупичке, за старой школой.
Есть книги. Музыка. Живопись. Мир, куда можно отправиться путешествовать без риска оскотиниться. Там все достойно человеческих чувств, разума, все настоящее. И для нее почти все тайна, неведомые страны.
Она не любила поэтов, чьи стихи были сотканы словно бы из алгебраических формул — Цветаеву, например. Сколько в ее строчках нужно было додумывать, доискивать связи, отчего глубины казались вычисленными, от разгадок ныли «мышцы мозга». Никто не спорит: душа должна трудиться, но если труд отнимает слишком много сил, результат не приносит радости. Точно так оставалась непознанной большая музыка: как будто давным-давно знакомая, а по сути грамота за семью печатями.
Вот она, земля обетованная, где можно скрыться, как в монастыре.
«Судя по всему, Олег все еще мечтает заполучить меня в жены. Это лучший выход. В его семье все не от мира сего, все по уши в духовных страстях, значит — можно не опасаться, что мне помешают жить как хочется».
Но сначала надо раз навсегда раззнакомиться с Нерецким. А как подумаешь — руки опускаются. Это из-за последних дней в Крыму, из-за того, что вымучилось к тому времени. Думая о разрыве, она вспоминает ночное свидание и чувствует себя предательницей… Вопреки всему незаметно наслоился кристаллик счастья, сверкнул и нейдет из памяти. Хоть плачь.
В надежде на помощь матери, Юля поведала ей обо всем — в намеренно легкомысленном топе, уязвимо, с умыслом вызвать недовольство, потребность вмешаться, поговорить с Нерецким, отвадить его… Мать выслушала не без интереса, но отнюдь не закатывая глаз, как то бывало, когда дочь являлась на глаза в плохо сшитом платье. Сидя по другую сторону стола, она водила ложкой по рисунку на камчатной скатерти и мечтательно улыбалась — как поживший человек, угадавший в проблемах молодого памятные глупости. Юле очень не понравилась эта ее улыбка. Как и то, что мать никак не прошлась по адресу «твоего отца», когда речь зашла о провале в институт… Что бы это значило?.. Отчего в склочного тембра голосе пробились надтреснутые ноты?..
Будь Юля повнимательнее, она заметила бы перемены сразу по возвращении из Крыма — как раз тогда Регину Ерофеевну обеспокоили тупые боли внизу живота. Подобные напасти у людей ее склада разом меняют все — от еды до жизненной философии. Семейные становятся покладистее, одинокие ищут, с кем бы разделить приступы жалости к себе. Напуганная хворью, Регина Ерофеевна смотрела на давнее и недавнее совсем не так, как когда-то. Для молодости, здоровья, уверенности в себе та же война за душу единственного ребенка — ведьмина потеха — была необременительной забавой, возможностью хоть как-то досадить недругу, погорячить кровь. Но молодость прошла, ребенок вырос, и все, что занимало, казалось важным в прошлом, обернулось чем-то таким, что, бывает, сморозишь в сердцах, а потом не знаешь, куда глаза девать.
