Время итогов - страница 43

Вначале мы шли по следам, но вскоре потеряли их и побрели по целине. Прямо так, не отрывая от огоньков взгляда. А снега по пояс, одну ногу вытащишь, потом другую, а то еще и в какую яму ввалишься. Мне что, у меня руки свободные, хуже Марии. У нее Наталка. Вместе летят. И Наталка уже плачет. А огоньки как были далеко, так и светят оттуда.

— Подожди, — сказал я, — давай сделаем так. — И я достал из рюкзака единственную нашу роскошь — простыню. — Клади мне на спину Наталку. Не плачь, Натала, не плачь. Сейчас хорошо будет. — Мы привязали ее к моей спине простыней. И пошли дальше. Мария впереди, я за ней, и за моей спиной Наталка. — Ну, как, доча, хорошо? Хорошо тебе?

— Ага, хорошо... — тонюсенький голос над ухом.

— Ну вот, и мне хорошо.

А мне и на самом деле хорошо: Марии легче, Наталке лучше, чего же еще.

Снег и темень. Темень и снег. И в памяти всплывают строчки: «Мы с тобой до светлого порога непременно, Маня, добредем!» — это из одного моего стихотворения, которое я написал еще в тайге, в год нашей любви. «Нас с тобой на жизнь венчали ели. Нас на жизнь мороз благословил!» — это оттуда же. Ползу по снегу, к тому же морозец, и вот вспомнилось. В тайге был снег, и тут снег, там до пояса, и тут до пояса. Там вечерняя темень, и тут не светлее, там добирались в такую темень до дома, и тут ползу к дому. «Непременно, Маня, добредем... До светлого порога...» Снег всюду: в рукавах, в сапогах, на груди, и туда попал, пробился через мой вечный демисезон. А с лица льет. Лицу жарко. Оно пылает, его впору охлаждать снегом, но мерзнут руки... Черт, как мерзнут руки! Но не всегда же будет так, когда-то придет и конец этому плаванию в снегах, и мы переступим светлый порог. Но хороши сотруднички, товарищи по работе, коллеги. Взяли и умотали, да поскорей. А как же, там тепло, сухо, светло, молочко есть. Чего же еще? Впрочем, они проектировщики. Изыскатели бы так не поступили. Те настоящие ребята. Ну, ни черта, и мы будем в тепле, в сухом, и молочко будем пить. Только надо еще побарахтаться в снегу.

— Ну, как там, Натала, как?

— Мне хорошо.

— Молодец! Скоро придем.

И верно, огоньки уже близко, — то были кучкой, а теперь растягиваются. А один огонек все ближе, ближе.

Но вот и дверь. В сенях темно. Я шарю, Мария шарит. Еще дверь. Теперь и светло, и тепло, и сухо. Большая комната. Меж окон длинный стол, лавки по стенам, портрет Сталина, телефон с ручкой, чтобы покрутить, прежде чем начнешь разговор. От стола подымается высокий старик. И только тут я начинаю понимать, что мы ввалились не в жилой дом, а в какую-то контору. Но старик не гонит нас, хороший старик, приветливый, приглашает войти, помогает развязать простыню, — узел намок и смерзся, — не развязать. Тогда он вынимает Наталку, и освобожденная простыня падает кольцом к моим ногам. «Жива ли?» — спрашивает дед Наталку и несет ее к круглой печке.

— Вот и добрались до светлого порога, — говорю я Марии.

— Нельзя ли молока достать? — оттаивая возле печки, спрашивает она, никак не связывая эту строчку с тем далеким, что было в тайге.

— Что ты, милая, какое у нас молоко, — отвечает старик.

— Но тут же деревня?

— Совхоз, милая. «Первое мая», животноводческий. Да вот беда, кормов нету. Мужиков всех позабирали на войну, ну, кормов-то и не запасли. Сколь уж подохло скотины, не счесть. Вот завтра, погляди, комиссия пойдет актировать, голов пятьдесят, не меньше, поволокут в поле, в яму. Тут волков одних наманили, страсть божья. Попейте кипяточку, если желаете...

Мы пьем чистый кипяток, греемся, а потом ложимся спать на полу.

Утро было морозное, но тихое. Метель поулеглась. Свежий снег сверкал, как новенький, скрипел под ногами. Дышалось легко и шагалось легко по утоптанной дорожке. Это нам ее пробили наши. милые коллеги. Они прошли первыми, ну, а мы в хвосте за ними. И Наталка бежит в стареньких, но еще крепких валеночках. Их Мария добыла за двадцать пачек папирос. Весь мой табачный паек вбухала. Я на нее налетал, как коршун на куропатку, но дело было сделано — и не сдирать же мне с Наталкиных ног эти валенки и не бежать же на рынок, чтобы обменять их на папиросы. Пришлось «стрелять». Но зато Наталка топотит в валенках по снегу. И теперь нам «бара-бир», как говорят в таких случаях изыскатели. И молодец Мария, а я эгоистик. Да, эгоистик. Но курить-то хочется!