Еще до того как каникулы подошли к концу, нас поставили в известность о связи между «Генетическими исследованиями» и проектом «Лебенсраум», а последний был птицей уже совсем иного полета, причем, с точки зрения родителей, птичкой весьма зловещей.
Задолго до этого мы с Патом научились передавать и читать мысли так же легко, как разговаривать, и так же безошибочно, причем без всякой помощи со стороны и на любые расстояния. Надо думать, мы с ним этим делом занимались фактически уже многие годы; доктор Арно тайком записала наш «тюремный диалог» (когда мы не общались телепатически, а просто вели обычную беседу, которую хотели сохранить в тайне) и доказала, что ни один из нас не мог дешифровать записанный шепот в тех случаях, когда он понижался до уровня, не доступного слуху посторонних.
Она сказала, что теоретически можно предположить, будто телепатическим потенциалом обладают все люди, но достоверно доказано, что проявление этой способности очень затруднено и оно возможно практически лишь у однояйцовых близнецов, да и то только у десяти процентов.
— Мы не знаем, почему так, но думаем, что тут есть какая-то аналогия с настройкой на радиосигналы определенной частоты.
— Мозговые волны? — спросил я.
— Не следует понимать аналогию так буквально. Это не те мозговые излучения, которые регистрируются на энцефалограммах, иначе мы уже давно торговали бы коммерческим телепатическим оборудованием. И человеческий мозг — не радиоприемник. Но что бы это ни было, два человека, вышедшие из одного яйца, имеют несравненно более высокие шансы «настроиться» друг на друга, нежели двое посторонних. Я не могу читать ваши мысли, а вы не можете читать мои, и, возможно, такая взаимосвязь между нами никогда не будет достигнута. В истории психологии насчитывается лишь несколько случаев, когда люди могли «настраиваться» на кого угодно. Да и то довольно плохо документированы.
Пат ухмыльнулся и подмигнул доктору Мейбл.
— Значит, мы просто парочка выродков?
Она широко-широко раскрыла глаза и уже начала было отвечать, но доктор Арно опередила ее.
— Вовсе нет, Пат. Это ваше нормальное качество. Однако в нашем Проекте участвуют несколько пар, которые не являются однояйцовыми близнецами. Некоторые из них — жены и мужья, другие — близкие родственники, а есть пары, образованные в ходе проведения наших исследований. Вот их с большим правом можно назвать «уродцами». Если нам удастся выяснить, как они делают это, тогда, может быть, мы найдем путь сделать подобное общение доступным для всех.
Доктора Мейбл передернуло.
— Какая жуткая мысль! И без того в наши дни почти не существует частной жизни!
Я потом повторил этот разговор Моди (а Пат все время перебивал и поправлял меня), так как средства массовой информации разнюхали, что происходит в «Генетических исследованиях», и, конечно, о нас — «мыслечитчиках» — стали распространять уйму разных глупостей, так что Моди, подталкиваемая дурехой Геддой Стейли, стала задумываться, а не лишилась ли она права думать, не опасаясь быть подслушанной. Разумеется, не лишилась; я не мог бы проникнуть в ее мысли, даже если бы получил приказ произвести в них обыск; Пат — тоже. Моди поверила бы нашему честному слову, если бы Гедда не зациклилась на этом деле. Она чуть было не погубила нашу дружбу с Моди, но нам все же удалось выкинуть ее из нашего тесного кружка, и тогда наступило время прогулок втроем, которое продолжалось до тех пор, пока Пат не уехал от нас.
Все это, однако, случилось еще до конца лета, то есть до того, как нам объяснили смысл проекта «Лебенсраум».
Примерно за неделю до истечения наших контрактов, нас — близнецов — собрали вместе, чтобы потолковать. Если в тот, самый первый день, нас, как вы помните, были сотни, на второй — десятки, то к концу лета осталось лишь столько, сколько могла вместить одна приличная аудитория. Рыжие сестрички тоже были среди оставшихся, но Пат и я не стали садиться рядом с ними, хотя там и оставались свободные места; девчонки все еще демонстрировали свое ледяное презрение и были закрыты для общения не хуже устриц. Все прочие уже давно перезнакомились между собой.