– Тяни крючок по воде, – шепотом объяснил он. – Если веревка дернется, быстро выбирай ее.
Георгина пустила наживку плясать по воде, но то и дело поглядывала на Рахарио. Казалось, он был единым целым со своей стихией, как будто каждую волну мог чувствовать в своем теле. Понимать шепот рыб. Он стоял неподвижно, как бронзовая статуя, каждый из его напряженных мускулов был словно выгравирован в полированном металле; лишь рука, что держала гарпун, казалась расслабленной, да капли воды падали с его волос и сверкали на коже.
Она опустила глаза к наживке. Тут же лодка накренилась и заходила ходуном, как лягающая лошадь. Георгина, ища опоры, вцепилась в борт и тихо вскрикнула; ее вскрик потонул в победном реве Рахарио и шипении фонтана воды.
– Какой улов! – смеясь, крикнул он, с трудом поднимая вверх над собой могучую рыбу, которая извивалась на его гарпуне и разбрызгивала воду, пока Рахарио не уложил ее на дно. – Держи ее крепко, Нилам!
Георгина быстро выбрала шнур из воды и опустилась на четвереньки – пол лодки ходил под ней ходуном. Она поползла и попыталась было схватить скользкую рыбу, но та вертелась, вздымалась, и было непросто придавить ее ко дну, такая сила сотрясала эту рыбину. Георгина была в изумлении.
Рахарио схватил кинжал и вонзил его острие в мякоть; рыба еще несколько раз ударила хвостом и затихла. В нос Георгине шибанул металлический запах крови, а потом интенсивно свежий запах соленой воды, когда Рахарио снова приставил кинжал к жабрам и ловко высвободил крючья гарпуна из рыбьего тела.
– Это сулит нам счастье, – сказал Рахарио, склоняясь над рыбой. – Богатство, здоровье и много сыновей и дочерей.
– Мы теперь по правде муж и жена?
Какое-то сомнение еще оставалось, не требуется ли еще что-то, кроме этой рыбины под их руками, чтобы обозначить ее переход от молодой девушки к замужней женщине.
Рахарио поднял голову и посмотрел на нее – нежно и с торжественной серьезностью.
– Да, Нилам. Мы муж и жена. Навсегда.
– Навсегда, – эхом повторила она, наполовину изумленно, наполовину с обещанием, идущим из глубины сердца.
Рахарио потянулся к ней и поцеловал ее, его теплая рука на ее щеке была мокрой.
Ей нисколько не мешало, что его ладони были в крови, как и ее собственные, и перепачканы слизью от рыбьей чешуи.
Она чувствовала себя благословленной в архаическом обряде, древнем, как само человечество. Как кровь, которую каждый месяц проливает ее тело, как семя Рахарио есть часть вечного таинства жизни и смерти. Часть этого мира, в котором оба они были у себя дома.
Пусть из разных миров, которые здесь, в этой лодке, окончательно соединились.
* * *
Волны с ропотом омывали корпус корабля с той маслянистой тяжестью, какую море приобретает, лишь когда становится такой же чернильной черноты, как ночное небо.
В свете лампы Георгина сидела на плетеных матах, которыми Рахарио выстлал палубу, и на языке у нее таял последний кусочек нежной рыбы.
Ее пальцы повторяли рисунок рельефного волнистого узора на краю глазированной глиняной чаши, и уже в который раз ее взгляд обращался в сторону бледных огней, что тянулись вдоль берега, сгущаясь там, где река Сингапур впадала в море.
Мириады световых пятен танцевали у берега на воде: огни кораблей и лодок, которые на ночь стали здесь на якорь. Ковер плавучих язычков свечного пламени, будто специально для Георгины зажженных под серебряной вышивкой небесного полотна. В воздухе из текучего шелка терялся горизонт, сводя воедино небо и море, и корабль был островком в черно-блестящей, усеянной огнями дали небоморя.
– Как чудесно, – прошептала она, и Рахарио с ней согласился.
– Было вкусно? – спросил он и протянул руку за опустевшей чашей.
– Очень!
Рыба, крабы, лангусты и креветки на вкус напоминали морской бриз и соленую воду, в которой Рахарио их ловил; рис, фрукты и овощи, запас которых он всегда держал на своем корабле, были приправлены не так, как привыкла Георгина по индийской кухне Аниша, но остро, как она любила, и ей нравилось смотреть, как он орудовал железными горшками и серо-коричневыми глиняными чашками у очага на палубе.
