Она подняла взгляд к его лицу. С закрытыми глазами он казался спящим, с этим сонным выражением сытого, исполнившегося счастья, которое было отражением блаженной вялости в ее членах. Лишь его рука, поглаживающая ее бедро, выдавала, что он не спит.
Георгина вытянула ногу, оперлась на локоть и легла на Рахарио сверху – на один долгий поцелуй, который оставил их обоих бездыханными; и она чуть не растаяла от блаженства, когда он смотрел на нее из-под тяжелых век так, будто она означала для него весь мир.
– Ты тоже проголодалась? – прошептал он, играя прядью ее волос.
Георгина задорно подняла бровь и прижалась бедром к его еще утомленному и вялому члену, который снова начал оживать.
Рахарио засмеялся; этот глубокий, тихий смех, который она так любила, был как рокот отдаленного грома.
– Я имел в виду другой голод.
Он нежно потянул ее за прядь волос, потом погладил по щеке, другой ладонью пройдясь по округлости ее ягодицы.
Георгина кивнула. Эти пьянящие часы с Рахарио в павильоне или здесь, на его корабле, всякий раз оставляли ее в полном истощении, как только другое, более настойчивое вожделение было утолено.
– Тогда я пойду поймаю рыбу.
Он мягко снял ее с себя, поставил на плетеные маты, которые покрывали днище, и взялся за брюки.
Полуденное солнце ослепило Георгину, когда она поднялась на палубу, и она зажмурилась. Ветер открытого моря играл ее волосами, ее саронгом и трепал ее кебайю как паруса, которые вынесли их сюда. Вдали проплывали корабли и маленькие пераху, а за ними можно было различить полоску побережья, размытую дымкой в меловую пастельную линию.
Она смотрела, как он погружает в шлюпку разнокалиберные копья с опасно поблескивающими металлическими наконечниками, спускает шлюпку на воду и спускается в нее по веревочной лестнице.
Она подбежала к релингу:
– А можно мне с тобой?
Рахарио засмеялся:
– Знаешь, что у нас, оранг-лаут, означает, когда женщина отправляется с мужчиной на рыбалку? – Он запрокинул голову и сощурился на нее снизу. – Так мы заключаем союз на всю жизнь. А море со всем, что в нем есть, выступает свидетелем.
Он хотел обронить это просто так, мимоходом, даже, может быть, с легкой усмешкой, но вышло всерьез. И сопровождалось невысказанным вопросом.
Он видел по ней, что она верит ему лишь наполовину, и впервые его пронзило что-то вроде сожаления, что она не из народа оранг-лаут. Притом что эта инакость, чужеродность в ней как раз и была тем, что его чаровало. Ее наполовину шотландская кровь, придающая ясность ее чертам. Ее золотистая кожа и ее сапфировые глаза, пленявшие его всякий раз заново.
Задумчиво сдвинув брови, он наматывал шнур для более мелкой рыбы.
Не пойди его жизнь другим курсом, он бы сейчас давно был женат и, пожалуй, был бы отцом нескольких ребят. По обычаю своего племени на тот момент, когда он был ранен и скрылся в саду, он уже был мужчиной, незадолго перед тем в первый раз сойдясь с девушкой. Но он никогда не думал о том, чтобы связать себя; все его существование было устремлено к тому, чтобы сделать деньги из своего знания о богатствах Нусантары. И вот только теперь, с Нилам…
Когда из маленькой девочки, которая его выходила и научила читать, получилась женщина, с которой он хотел связать свою жизнь? Наверняка в тот день, когда он решил купить земельный участок на реке Серангун, чтобы построить там дом. А возможно, и раньше, но этого он не помнил.
Как будто кто-то незаметно подлил ему в питье любовного напитка из слез сирены, как в старых легендах оранг-лаут.
– И все равно, можно мне с тобой?
Он расслышал ее испуг, не совершает ли она ошибку, нарушая табу, и губы его невольно дрогнули в улыбке. Как нарочно, боится – она, которая с такой же лекостью могла бы помыкать им, как он наматывает шнур на ладонь, если бы захотела. Ведь он готов был ради нее плыть до края всех морей, нырять на дно самого глубокого океана.
Рахарио бросил моток шнура в лодку и тут же пожалел об этом, потому что не знал, куда ему теперь девать руки. Потому что страх охватил теперь его: а вдруг он недостаточно хорош для дочери шотландского туана. Грязный оранг-лаут, родившийся и выросший на маленьком суденышке среди океана, который провел свою юность в пиратских набегах и впервые убил человека приблизительно в том же возрасте, в каком Нилам была тогда, когда они встретились. Он никогда не рассказывал ей, как много денег он сделал на перламутровых раковинах, черепашьих панцирях и на жемчуге, который островные мужчины доставали ему со дна моря. И еще больше денег он сделает, возможно, на источниках, которые открыл в свою последнюю поездку, но теперь было поздно рассказывать.
