— Допустим, я не знаю. А ты что знаешь? Откуда ты знаешь? Из газет, из кино? Не обо всем в газетах пишут, и пишут то, что велено писать. Подрастешь — сам убедишься.
Это «подрастешь» вызвало оживление. Кто-то фыркнул, кто-то откровенно рассмеялся. И Кира, опустив голову, улыбалась краешками губ. Костя с трудом дождался конца вечеринки и ушел с нее один.
В июне Павельев сдал выпускные экзамены и уехал в военное училище. Костя с Полей лето провели в деревне — у ее давнишних знакомых, а вернувшись, он узнал, что Кира перевелась в другую школу, поближе к дому. «Зачем понадобилось перед десятым-то классом?»— удивился и тут же подумал: «А мне какое дело, меня ее поступки не касаются». Но легче от этой мысли не стало.
Старая компания собралась встретить в складчину 1941 год. Костя принял приглашение и получил от Поли целых семь рублей: пять рублей — взнос, а два — на непредвиденные расходы. Пришел он в десять вечера и попал в обстановку таинственной торжественности: электричество было погашено, горели свечи, по углам — темно, огромные тени ползли по стенам, бутылки на столе поблескивали желтоватым колышущимся светом. Немудреный этот ритуал придумали специально, чтобы ознаменовать начало нового десятилетия. Хотелось в новом десятилетии чего-то необыкновенного…
Костя осмелился потанцевать и вдруг уверенно повел партнершу… Повернувшись в очередной раз, увидел прямо перед собой стоявшую в двери, только что, видимо, вошедшую Киру. В новом модном платье, с голубой лентой в волосах, в колеблющемся неярком свете, образующем легкие тени под чуточку раскосыми глазами, она казалась очень красивой.
Костя смутился, пробормотал: «Здравствуй», тут же столкнулся с другой танцующей парой и, когда танец кончился, прочно устроился на диване у затемненной стены. Вставал только раза два, когда провозглашались очередные тосты.
Кира подошла сама, села рядом и спросила:
— Куда собираешься поступать? Тоже в военное училище?
Костя сжался: «Почему «тоже»? Как твой Юрка, что ли?» Это было невыносимо — чувствовать ее рядом, думающую о другом.
— Не знаю еще, — ответил он, хотя его твердое намерение идти в артиллерию было всем известно.
Она коснулась пальцем его плеча и заглянула в глаза.
— Неужели передумал?
«Может, все не так, как мне кажется», — мелькнула мысль, но сразу же Костя увидел самого себя, размахивающего руками, заикающегося от возбуждения, и величественно-спокойного, насмешливого Юрку и опустившую голову, чтобы спрятать улыбку, Киру…
Патефон голосом Георгия Виноградова пел:
Вам возвращая ваш портрет,
Я о любви вас не молю…
Она поднялась, постояла несколько секунд, ее пригласили танцевать…
Когда началась война, отец написал Полине: «Костя пусть сейчас же просится в армию. В тылу с его образованием он никому не нужен, только на фронте и место здоровому парню. Если, паче чаяния, его не будут брать, можно обратиться к секретарю горкома, который хорошо меня знает».
Но Ватолина взяли без протекции. Через неделю поздно вечером он, чмокнув в мокрую щеку тетку, сел в поезд, а рано утром был на месте.
Еще через день Ватолин, помывшийся в бане, постриженный под машинку, обмундированный, стоял в толпе гудящих, неуклюжих в непривычном одеянии, абсолютно схожих юнцов. И внезапно услышал хорошо знакомый командирский голос: «Внимание, товарищи курсанты!» То был голос Юрки Павельева. Ватолин очень обрадовался. Встретить в чужом городе почти близкого человека — это ли не удача?
…Костя закончил письмо, свернул его, положил в конверт — один из тех, что прислала Поля, и сунул в карман. Сладко потянулся. Батарее осталось спать час. Скоро он прокричит: «Подъем!», сдаст дежурство второму дневальному, позавтракает и — на боковую, пока все будут мерзнуть на полигоне.
…Уезжать должны были Павельев, Ватолин и Синельников в одной теплушке. Однако накануне отъезда бывший старшина, ныне лейтенант Павельев объявил:
— Мне разрешили на три дня домой заглянуть. Стариков надо навестить. — Помедлив, добавил: — И Кира звала.
Поезд уходил метельной февральской ночью. Костя с Семеном грелись у железной печки, сидя на поленьях. Семен говорил:
