Чем же объяснить? Неопытностью бойцов? Краткосрочностью обучения их там, в тылу, во время формирования полка? Тем, что тот же Синельников только два месяца назад впервые увидел настоящую, боевую, а не учебную пушку и сегодня утром в первый раз столкнулся с вражескими танками? А кому эти объяснения теперь нужны? Во всяком случае, не командиру полка и не командиру батареи.
Майор уперся взглядом в командира шестой батареи Павельева:
— Докладывайте!
Старший лейтенант Павельев, державшийся обычно молодцом, заметный среди других уверенностью походки и жестов, выглядел неважно: ссутулился и потому казался ниже ростом, в глазах застыло выражение настороженного ожидания. Даже пилотка, всегда глаженная, лихо заломленная на самый висок, примялась и сидела на голове прямо, закрывая лоб. Нелегко, видимо, обошлись ему и бой и особенно свидание с батареей, вернее, с тем, что осталось от нее после, боя.
На том месте, где была закрытая огневая позиция, он застал с десяток совершенно растерянных бойцов, едва начавших приходить в себя, пытавшихся помочь раненым, гадавших: то ли сейчас здесь же хоронить убитых, то ли ждать указаний? Единственное уцелевшее орудие стояло на передке, прицепленном к сгоревшему трактору.
— Или тоже про связь будете толковать? — продолжал, не дождавшись доклада, м&йор. — Три гаубицы угробили, подумать только… Позор, несмываемый позор! Родина вам командирское звание дала, рабочий класс снабдил матчастью, а вы эту матчасть расшвыриваете, как пустые гильзы, дырявые, вонючие портянки… Нет, портянки вы не выбросите, прибережете, чтобы ножки не застудить. А гаубица — черт с ней… Так, что ли?
Павельев, уставившись под ноги, до синевы сжимая кулаки, молчал.
— И не прячьте глаза, — гремел майор. — Стойте, как положено стоять перед старшим начальником. Я вам не учитель в школе. Школа давно кончилась…
Дошла очередь до Ватолина. Командир полка впервые расцепил руки за спиной, тронул подбородок и указал пальцем на лейтенанта:
— Вы…
Лейтенант давно уже приготовился отрапортовать, что сознает свою вину в гибели целого расчета, погребенного под обломками перекрытия из тяжелых бревен, потерю двух пушек. Но командир полка не дал ему раскрыть рта.
— Вы будете командовать дивизионом.
Ватолин чуть было не обернулся: подумал, что кто-то стоит позади и слова эти относятся к тому, стоящему за его спиной. Но тяжелый взгляд прищуренных, усталых глаз Магаковцева был обращен прямо на него.
— Сегодня же, сию минуту принимайте должность… Временно. О сегодняшних задачах вам доложит начальник Штаба, а завтра явитесь йо мне.
Командир полка вдел ногу в стремя, опустился в седло, постоял недолго и подъехал к застывшей навытяжку шеренге из четырех человек.
— Вот что запомните, Ватолин… Крепко запомните: вы командуете дивизионом. Ясно? Дивизионом, а не пятью стволами. Поняли?
Ошарашенный Ватолин только головой мотнул.
Кони командира полка и сопровождавших его бравых ребят пошли рысью, разбрасывая копытами комья грязи. Возле блиндажа воцарилось безмолвие. Нарушил его тяжелым вздохом дядя Вася Долгополых:
— М-да, дела-а…
И снова, — тишина. Наконец начальник штаба обратился к Ватолину:
— Разрешите, товарищ лейтенант?
Обратился так, будто ничего неожиданного не произошло, будто давно уже он, видавший виды, затянутый ё довоенного выпуска ремни начальник штаба, состоит в подчинении этого растерянного, в почерневшей от копоти и пота гимнастерке лейтенанта.
— Что? Да-да, товарищ старший лейтенант… Конечно, — с натугой выдавил Ватолин.
— Командирам батарей, я думаю, следует вернуться на места, время не ждет, — отчеканил Хабаров. — А вас мне хотелось бы ввести в курс дел.
— Да-да, конечно.
Новый командир дивизиона с начальником штаба спустились в блиндаж.
