Вчера мы сидели в коктейль-баре гостиницы «Аркадия», и он вдруг говорит: «Слушай, Сандринелла, я никогда тебя не спрашиваю, а что у тебя с любовниками? Сейчас у тебя никого нет, это видно. А раньше? – Подмигнул. – Не удивлюсь, если ты девица. Признайся, самоуверенная Сандра, предводительница амазонок, ты нетронутый цветок? – Расхохотался, очень довольный моей реакцией. – Нет, право, это было бы комично! Признавайся, мы же друзья!»
Я изобразила презрительную усмешку:
– Шутишь? Мне двадцать семь лет. Просто, в отличие от тебя, я своими романами не хвастаюсь.
Очень кстати, что мы зашли выпить «мартини» именно в «Аркадии». Это дало мне возможность выразительно покоситься на обнаженную с луком.
– Ах да, я забыл про итальянского казанову, – хлопнул себя по лбу Давид и заговорил про другое.
Но я со вчерашнего дня хожу пришибленная и ужасно, невыносимо страдаю. Ночью я почти не спала. Чертова девственность терзала меня, казалась постыдной инвалидностью. Будь у меня такая возможность, отдалась бы первому встречному!
Нет, в самом деле, какой позор! Мне уже двадцать семь лет, а не нашлось ни одного мужчины, который польстился бы на мои так называемые прелести…
(Никогда не понимала, как могут люди ностальгировать по своей молодости и умиляться ей. Вспоминая себя в том возрасте, я чаще всего чувствую досаду, а бывает, что и жгучий стыд. Такое ощущение, словно в тринадцать лет я – это еще не я, а десятая часть меня; в двадцать семь – максимум четвертинка. Даже пребывая в нынешнем беспомощном положении я лучше и больше, чем была двадцать, сорок или, того паче, восемьдесят лет назад. Иначе, по-моему, и не может быть. Чего стоит человек, если, двигаясь по жизни, он становится хуже, слабее, неинтересней?)
У меня идея. Такая шальная, сумасшедшая, что я от нее будто пьянею.
Не пойду я в Яхт-клуб любоваться, как он целуется со своими шалавами. Я сделаю ему отличный подарок ко дню рождения: избавлюсь от проклятого «цветка», который Давиду всё равно не нужен. Может быть, тогда во мне что-то изменится, Давид это почувствует, и у нас всё пойдет по-другому.
Есть человек, который относится ко мне всерьез – в том числе и как к женщине. Он-то мне и нужен.
Сабуров живет на углу Аптекарской, занимает номер «люкс» в гостинице «Токио», куда обычных постояльцев не селят – только важных гостей из Японии и Синьцзина, столицы Маньчжоу-го. У входа нужно сказать, к кому идешь. Но портье с выправкой кадрового военного меня хорошо знает. Да, говорит он, господин Ооэ у себя. Я вижу, как рука в белой перчатке тянется к телефонной трубке и быстро взбегаю на второй этаж. Хочу, чтобы мое появление стало для Сабурова сюрпризом.
Меня не удивляет, что поздним утром, в двенадцатом часу, он у себя. Гостиничный номер – его рабочее место: и кабинет, и приемная.
Когда, коротко, по-свойски, стукнув костяшками пальцев в дверь, я вхожу, капитан еще только тянет руку к трезвонящему телефону. Я знаю эту его привычку: он никогда не отвечает сразу, а некоторое время ждет, как если бы по сигналу можно было определить, кто именно его вызывает. Правда, аппаратов на столе два: черный и коричневый, и когда звонит коричневый, трубка снимается сразу. Я несколько раз при этом присутствовала, но разговор неизменно шел на японском. Черный телефон – обычный, гостиничный. Увидев меня, Сабуров опускает руку и перестает обращать на него внимание.
– Сандра? – говорит он, хмурясь. – Что-то случилось?
Голос официальный, но это меня не остановит. Просто Сабуров не один, у него посетитель. Некто с соломенными волосами, и того же цвета запорожскими усами, но глаза татарские – припухлые и раскосые. Странный тип, но я встречала здесь субъектов и почуднее.
Судя по поведению косоглазого запорожца, это невелика шишка. Сразу вскакивает, делает несколько шагов назад.
– После закончим, – роняет Сабуров, не повернув головы, и человек, поклонившись, моментально исчезает.
– Что это за Тарас Бульба? – спрашиваю я.
Знаю, что Сабуров ответит уклончиво, да мне, собственно, и нет дела до его таинственных агентов. Просто я тяну время. Мне вдруг становится страшно.
