Похоже, обошлось даже без сотрясения.
Гораздо чувствительнее оказалась моральная травма. Мало того, что после подслушанного разговора я напрочь утратил веру в людей, я еще и слишком серьезно отнесся к диагнозу, поставленному Андреем Павловичем. А потому к собственному воскрешению относился с недоверием, ожидая, что вот-вот наступит агония, и я окончательно и бесповоротно распрощаюсь с этим, не таким уж и плохим, миром…
Внушение внушением, а действительность оказалась, все же, сильнее. Я смог таки убедить себя, что мне снова удалось отделаться легким испугом. Если, конечно, не принимать во внимание громадной, болезненной на ощупь шишки на макушке.
Только, что такое какая-то шишка по сравнению с едва не растворившимися передо мною вратами вечности?
Зав. фермой суетился возле меня, словно сестра милосердия. Он успел смотаться к речке, намочил там какую-то тряпку, прилаживал ее к моей ране и все время бормотал нечто нечленораздельное и не поддающееся переводу.
Затем он взял меня под руку и, как маленького ребенка, провел к воде. Поначалу я опасался идти, вдруг у него опять что-то перемкнет? Но вскоре убедился, что на радикальные меры Петр Тимофеевич способен только в порыве неистовой ярости. А она, ярость, к счастью, уже миновала.
Искупавшись, я почувствовал себя более-менее сносно.
Голова, правда, болела, но не так сильно, как можно было ожидать. Земля все еще покачивалась под ногами, и тут в равной степени можно было винить как Петра Тимофеевича, так и выпитое накануне.
— Ты того, не серчай на меня… — увидев, что я окончательно оклемался, молвил зав. фермой. — Это я сдуру так гахнул. Как узнал, что ты с моей лярвой ушел, вообще голову потерял. Оно, конечно, ты и не виноват вовсе. Это бабы все. От них зло одно. Мужик он, что… Сам в молодости грешил… А Верка, она, вообще, ненормальная. Как увидит мужика, так и бросается. Давно бы выгнать ее надобно, да кому ж я, кроме нее, такой нужен?
Мне показалось, что он вот-вот снова заплачет.
— Ладно, Тимофеич. Все нормально. Убедил. Больше к твоей женушке на километр не подойду.
Тимофеич только крякнул. Не знаю, от досады или от недоверия? Достал из кармана обрывок газеты, насыпал щепотку самосада.
Я на него вовсе не обижался. По-человечески, мне было его очень жаль…
— Угостил бы табачком…
Зав. фермой обрадовался просьбе. Он с готовность протянул мне скрученную сигарету и тут же начал сворачивать себе новую.
Дымили молча. Крепкий самосад наждаком резал горло, но именно это мне сейчас было нужно для окончательной прочистки мозгов.
Покурив, поднялись и вместе направились к клубу, где не прекращалось беззаботное веселье.
Я понимал, что мне нельзя там показываться, более того, нужно бежать с деревни, как можно скорее и куда подальше. Только, почему-то я снова поступил вопреки здравому смыслу…
Андрей Павлович держался очень хорошо.
По его лицу нельзя было догадаться, что он удивлен моему возвращению. Всего лишь легкая тень пробежала, да и то — на мгновение. Черты сразу разгладились и передо мной опять сидел все тот же добродушно-снисходительный мужчина предпенсионного возраста, солидный и бескомпромиссный, каким и полагается быть руководителю его ранга. Чего нельзя было сказать о бравом капитане Ященко, а именно он теперь составлял компанию председателю.
Капитан, наверное, должен был позаботиться, чтобы по поводу происшедшего со мною несчастного случая ни у кого не возникло подозрений.
Иначе, чем объяснить его внезапное появление на торжестве?
У многоуважаемого Геннадия Сергеевича, когда он меня увидел, челюсть отвисла на полметра, а в глазах застыло такое изумление, как будто я явился к нему прямиком с того света в белом саване и с косой на плече. В общем, и дураку было понятно, что если капитан и ожидал меня увидеть, то не столь здравствующим.
А Штирлиц из милиционера, мягко говоря, оказался никудышный.
— Долго же вы отсутствовали, молодой человек, — дабы отвлечь внимание от неадекватной реакции милиционера, затеял разговор Андрей Павлович. — Давеча тут едва невесту не украли, а дружка, и вообще куда-то запропастилась. Кстати, познакомьтесь… — увидев, что лицо Ященко, приобрело осмысленное выражение, повернулся к нему председатель. — Мой кум, то бишь, крестный отец Федора, мужественный борец на фронтах с организованной и не очень организованной преступностью Геннадий Сергеевич Ященко. Прибыл сюда с архиважной миссией — выпить за счастливую супружескую жизнь своего любимого крестника, в чем, надеюсь, и мы составим ему компанию…
