— И она каждую неделю ездила на выходной в Лондон?
— Да. Якобы к друзьям. Бабушка говорила, многие ее тогда шпионкой считали.
— А на самом деле?
— Кто ж его знает. Хотя военным она нравилась — и флотским, и офицерам из Шелтонского военного лагеря. У нее там много было знакомых.
— Значит, могла быть и шпионкой?
— Могла. Бабушка говорила, некоторые так даже в этом и не сомневались. Только это ведь даже и не в прошлую войну было!
— Беда с этими войнами, — согласилась Таппенс, — никак все не упомнишь… У меня есть знакомый старичок, так его друг участвовал аж в битве при Ватерлоо.
— Вот и я о чем. Все это было задолго до четырнадцатого года. Тогда все держали иностранных нянек и называли их фроляйнами и мамзелями, не знаю уж почему. Бабушка говорила, та немка хорошо умела обращаться с детьми. Любили они ее.
— А здесь она жила только в «Лаврах»?
— Да, только в то время дом как-то по-другому назывался. В нем тогда Паркинсоны жили. И вот я еще что вспомнила. Она родом была из того же города, что и паштет, который в «Фортнум и Мейсоне»[37] продается. Дорогой такой, знаете, паштет из гусиной печенки. Но немкой она только наполовину была, а наполовину — француженкой.
— Может, Страсбург?[38] — предположила Таппенс.
— Вот-вот. Она и рисовать умела. У нас даже бабушкин портрет есть ее работы, только бабушке не понравилось: больно уж она там старая получилась. И еще она нарисовала одного из паркинсоновских мальчишек. Миссис Гриффин этот портрет видела. Кажется, именно он потом что-то про нее и разнюхал. Если не ошибаюсь, он еще приходился крестником одной из подруг миссис Гриффин.
— Не Александр Паркинсон?
— Он самый. Его еще возле церкви похоронили.
Глава 2
Знакомство с Матильдой, Верным Дружком и Кей-Кей
На следующее утро Таппенс отправилась к человеку, которого вся деревня звала стариной Айзеком, или, в редких официальных случаях, мистером Бодликоттом. Айзек Бодликотт был одной из местных достопримечательностей. Во-первых, ему уже было далеко за девяносто (впрочем, исключительно с его слов, что особого доверия не вызывало), и, во-вторых, он слыл в округе мастером на все руки. Если не удавалось дозвониться до слесаря или сантехника, обращались к старине Айзеку. Садовник по профессии, мистер Бодликотт мог легко починить канализацию, шутя разобраться с сантехникой и не задумываясь исправить почти любой электрический прибор, хотя специально ничему этому не обучался. Брал он ощутимо меньше, чем настоящие слесарь и сантехник, а работал ничуть не хуже. Он столярничал, плотничал, чинил замки, вешал картины и даже разбирался в пружинах старых кресел. Главным недостатком мистера Бодликотта была сопровождающая весь его трудовой процесс безудержная болтовня, остановить которую могла только иногда выпадающая у него вставная челюсть. В основном это были бесконечные воспоминания о людях, некогда живших в округе. Впрочем, о степени достоверности этих рассказов судить было трудно, поскольку мистер Бодликотт никогда не упускал случая заодно всучить слушателю и какую-нибудь старую байку, вряд ли претендующую на достоверность. Сей плод народной фантазии, претендующий именоваться плодом личных воспоминаний, преподносился примерно так:
«Вы бы удивились, расскажи я вам все, что про нее знаю. Да уж. Многие думали, что все про нее знают, но — ошибались. Один я сразу все понял! Ну, что это была старшая сестра. А ведь какой скромницей прикидывалась! Только собака мясника ее с головой выдала. Шла за ней до самого дома. Да уж. Правда, дом-то, прямо скажем, был не ее. В общем, история… Старая миссис Аткинс тоже хороша! Никто ведь не знал, что она держит дома револьвер — кроме меня, разумеется. Я-то его видел, еще когда шифоньер ей чинил. Это, если не знаете, комод такой высокий. Шифоньер-то шифоньер, а петли сломались, да и замок тоже. Там вот револьвер и лежал. Представляете, в одном пакете с туфельками. Крохотные такие туфли третьего размера[39], как сейчас помню. Или второго. А ей уж годков семьдесят пять, не меньше. И давай мне объяснять, что это, мол, свадебные туфли ее прабабки. Ну-ну. Я-то помню, кто-то говорил, что видел, как она их сама в сувенирной лавке покупала. Ну и рядом с ними револьвер. Да уж. Потом оказалось, его сын привез из Восточной Африки. Он там стрелял слонов или еще кого, а когда домой приехал, не нашел ничего умнее, как и старуху научить стрелять. Вот она и сидела целыми днями у окна гостиной: ждала, когда кто-нибудь появится, а тогда уж давай палить почем зря. Врать не буду, мимо стреляла — только чтоб попугать. Говорила, нечего, мол, здесь ходить и птиц распугивать. Очень она, понимаете, птиц любила. Да уж. А миссис Лезерби знаете? Как ее однажды чуть не арестовали? Да-да. Таскала вещи из магазина. И ловко таскала, говорят. А у самой денег куры не клюют…».
