– Меня в то время не было в Лондоне, – пояснила Таппенс. – Но не думаю, что мне понравилось бы проводить все ночи в метро.
– Знаете, эта моя подружка – ее зовут Дженни – она просто обожала метро. Говорила, что это было просто здорово. Знаете, там за каждым было закреплено его постоянное место. И оно всегда ждало вас – там вы спали, туда приносили свои сэндвичи и другие вещи, и там же все вместе развлекались и разговаривали. И жизнь там не замирала ни на минуту. Просто здорово! И поезда ходили до самого утра. Она даже говорила, что, когда война закончилась и ей пришлось вернуться домой, все вокруг казалось ей невероятно скучным, вы меня понимаете?
– В любом случае, – Таппенс постаралась вернуться к теме разговора, – в то время, в четырнадцатом году, бомбардировщиков не было, а были только цеппелины.
Но цеппелины Гвенду явно не интересовали.
– Я спрашивала о девушке, которую звали Мэри Джордан, – напомнила ей Таппенс. – Беатрис говорила, что вы о ней что-то знаете.
– Не совсем так. Я слышала, как ее имя упоминалось пару раз, но это было очень давно. Она была немкой – одна из этих фройлен[23], как их тогда называли. Присматривала за детьми – вроде как няня. Жила где-то в Шотландии с семьей моряка – так, кажется. А потом переехала сюда. В семью… то ли Перксы, то ли Перкинсы… Каждую неделю у нее был один выходной день, и она ехала в этот день в Лондон и отвозила туда вещи.
– Что за вещи? – заинтересовалась Таппенс.
– Не знаю, об этом никто не говорил. Ворованные, скорее всего.
– А ее что, поймали на воровстве?
– Нет. Не думаю. Ее начали было подозревать, но она заболела и умерла.
– А отчего она умерла? Она умерла прямо здесь или в больнице?
– Нет. Я не думаю, что в те времена здесь имелись больницы. Ведь тогда не было никакой программы медицинского обслуживания. Кто-то говорил, что все произошло из-за глупейшей ошибки поварихи. Она случайно принесла в дом листья наперстянки – перепутала их то ли со шпинатом, то ли с салатом… Хотя нет, кто-то говорил, что это был паслен. Все равно я в это ни на секунду не поверила. Понимаете, все слишком хорошо знают про этот смертельный паслен, да? И ведь там ягоды, а не листья. Так вот, как я понимаю, листья наперстянки принесли по ошибке. А наперстянка – это ведь дигоксо… или что-то похожее на дигит… В общем, в ней есть что-то очень опасное. Доктор приехал и сделал все, что смог, но, мне кажется, было уже слишком поздно.
– А в доме было много людей, когда это произошло?
– Ну да, мне кажется, вполне достаточно. Там ведь всегда жили какие-то люди, как мне говорили, – и дети, и гувернантка, и няня, и всякие приезжавшие на уик-энд. А кроме того, все эти вечеринки… Только имейте в виду – все это рассказала мне моя бабушка. Да еще время от времени откровенничает мистер Бодликотт. Знаете этого старого садовника, который работает здесь время от времени? Он всегда был здесь садовником, и сначала именно его обвинили в том, что он сорвал не те листья, но он этого совсем не делал. Это был кто-то, кто вышел из дома и, намереваясь помочь, нарвал листьев в огороде и отнес их кухарке. Знаете, всякий там шпинат, салат и все такое прочее и… мне кажется, что этот человек просто ошибся, так как не слишком хорошо разбирался в этом деле. Кажется, во время предварительного расследования, или как там это называется, сказали, что такую ошибку мог совершить кто угодно, потому что шпинат и щавель росли совсем рядом с этой диги… тали-как-ее-там… Так что человек просто нарвал две горсти листьев и соединил их все вместе. В любом случае, все это было очень печально, потому как бабушка говорила, что Мэри была очень хорошенькая, с золотистыми волосами и все такое, вы меня понимаете?
– И она каждую неделю ездила в Лондон? Конечно, для этого ей был необходим выходной.
– Ну да. Она еще говорила, что у нее друзья в Лондоне. Иностранка – и бабушка говорила, как слышала, что кто-то назвал ее немецкой шпионкой.
– И она действительно была немецкой шпионкой?
– Не думаю. Хотя джентльменам она очевидно нравилась. Знаете, морским офицерам и этим, из военного лагеря в Шелтоне. У нее там была даже парочка друзей. В этом военном лагере.
