Юстас поднимался по ступеням крыльца, не замечая, что Шарлотта следует за ним, рывком открыл дверь и пересек вестибюль, не обращая внимания на швейцара. Войдя в гостиную, он остановил первого же попавшегося ему на пути официанта.
– Где мистер Хэзеуэй? Я знаю, что сегодня он здесь, так что не хитрите и говорите правду.
– С-сэр, я полагаю…
– Не советую шутить со мной, – угрожающе процедил сквозь зубы Марч. – Говорите, где он?
Официант, встретив буравящий взгляд этого странного посетителя и заметив, как быстро багровеет его лицо от еле сдерживаемого гнева, решил, что умная осмотрительность – лучшая часть храбрости, и быстро ответил:
– Он в голубой гостиной, сэр.
– Благодарю.
Юстас повернулся на каблуках кругом и снова пересек вестибюль. По правде сказать, он понятия не имел, где находится эта комната, и только сейчас это понял.
– Где голубая гостиная? – переспросил он у другого официанта, только что появившегося из буфетной с высоко поднятым подносом в руке.
– Дверь направо, сэр, – удивленно ответил тот.
– Прекрасно. – Марч в каких-нибудь десять шагов достиг двери и распахнул ее. Когда-то голубая гостиная, возможно, и заслуживала такого названия, теперь же обои на ее стенах выцвели до благородно-серого цвета, а тяжелые гардины лишь в складках сохранили первоначальный светло-синий цвет, надежно защищая комнату от прямых лучей солнца. Все четыре высоких окна выходили на улицу. Прошедшие десятилетия обесцветили и большой ковер на полу. От его узора в розовых, серых и зеленых тонах остался почти бесцветный размытый рисунок. Портреты старых и почетных членов клуба, приобретшие благородные тона сепии и темного янтаря, относились главным образом к XVII или XVIII веку. На некоторых из них можно было различить только белизну париков изображенных джентльменов.
Юстасу не доводилось бывать здесь прежде. Эта гостиная была святилищем самых старых и почетных членов клуба. А таким ему лишь мечталось стать.
Йена Хэзеуэйя он увидел в большом кожаном кресле читающим «Таймс».
Марч был слишком разъярен, чтобы думать о приличиях. Слишком многое в его душе было осквернено. Никому не удастся спрятаться от ответа за условностями клуба джентльменов. Остановившись перед Хэзеуэем, он вырвал из его рук газету и безжалостно бросил на пол ее шелестящие листки.
Все головы сидящих в креслах членов клуба повернулись на шум. Генерал, щеки которого осеняли бакенбарды, что-то недовольно проворчал. Банкир многозначительно откашлялся, член Палаты лордов (не столь уж частый посетитель ее заседаний) снял очки от удивления, у епископа вывалилась из рук сигара.
Немало удивленный, Йен поднял глаза на столь наглого посетителя.
– Я намерен задержать вас, – сурово произнес Юстас.
– Послушайте, старина… – начал было банкир.
– Вас обокрали, сын мой? – мягко спросил епископ. – Карманный воришка, не так ли? Кошелек?
– Не слишком ли – вырывать из рук газету? – заметил лорд, с неприязнью глядя на Марча.
Но Хэзеуэй был совершенно спокоен. Он продолжал неподвижно сидеть в кресле и не пытался поднять газету с пола.
– Что привело вас в такое негодование, мой друг? – спросил он наконец спокойно и очень медленно. Возможно, в другое время Юстас и не заметил бы, каким холодным и немигающим был взгляд у этого человека. Но сейчас все его чувства были обострены. Теперь он даже ждал, что тот применит к нему физическую силу, поэтому был готов дать отпор и даже жаждал этого.
– Да, меня обокрали! – гневно воскликнул он. – Лишили доверия к… – Он запнулся, не находя слов для выражения бури чувств обманутого и оскорбленного человека. Но затем нужные слова вдруг появились, и каждое из них причиняло ему боль. – У меня украли веру в моих товарищей, в тех, кого я боготворил и уважал, в тех, кому я мечтал подражать! Вот что вы сделали! Вы все разрушили, предали…
– Мой дорогой друг! – поднялся банкир. – Вы совершаете ошибку…
– Вы непозволительно шумите, черт побери, – рассердился генерал, ощетинившись бакенбардами. – Это все, что я хочу сказать, сэр! – Он с шумом расправил газету и снова углубился в нее.
– Полно, дружище. – Банкир сделал шаг к скандальному посетителю, вытянув впереди руки, словно этим жестом хотел удержать его от какого-нибудь неблагоразумного поступка. – Хороший холодный душ приведет вас в порядок…
