В отличие от Испании, где уверенно вступала в свои права весна, Англия в апреле как будто задержалась в объятиях зимы. Когда самолет Сони приземлился той ночью, стоял страшный холод и вся парковка была припорошена тонким слоем снега. Когда Соня закончила соскребать наледь с ветрового стекла, руки ее посинели.
Она приехала домой – пусто. Зашла, чувствуя себя так, словно вломилась в чужое жилище и теперь осматривается, изучая подсказки к картинке чьей-то жизни. Заглянула в гостиную. На середине кофейного столика стояла ваза с увядшими розами, засыпавшими лепестками номера «Кантри лайф» и «Татлера». На каминной полке выстроились в ряд приглашения на коктейльные вечеринки и парочка «картонок»: так Джеймс называл приглашения на официальные корпоративные мероприятия, которые печатались на карточках в несколько миллиметров толщиной. Одно из них приглашало на оленью охоту в Шотландии. Число было указано сегодняшнее. Возможно, Джеймс сейчас как раз там.
На полу возле кухонной двери стояла дюжина пустых бутылок из-под красного вина, а в раковине, что было нетипично для Джеймса, который ненавидел грязную и неубранную посуду, – бокал с засохшим на дне осадком.
Соня подняла свою сумку наверх, машинально направившись в комнату для гостей, и легла спать. Она и думать забыла, до тех пор, конечно, пока не повернула ключ в замке, что растущее отчуждение между ней и Джеймсом как раз и стало одной из причин ее поездки в Гранаду. Лондон казался таким далеким, пока Мигель рассказывал свою историю.
Неделя прошла в атмосфере безразличия. Соня ничего другого и не ожидала. Самым главным событием для нее стал урок сальсы в пятницу, с которого она вернулась домой полная сил и воодушевления.
После нескольких тоскливых дней в офисе и странной обстановки дома оживляющая, лечащая душу магия танца снова подняла ее дух.
На выходных они, по давно устоявшейся традиции, должны были навестить родителей Джеймса. Она ждала этой поездки с еще большим ужасом, чем обычно, но Джеймс явно на нее рассчитывал. Приличия должны были быть соблюдены, а отказ вызвал бы массу разных вопросов. Для Джеймса и Сони гораздо проще было вести себя как ни в чем не бывало и молчать, что они и делали на протяжении всей своей поездки. Она могла бы воспользоваться этой прекрасной возможностью и рассказать Джеймсу о тех удивительных вещах, которые она узнала, но у нее не появилось ни малейшего желания даже упоминать о них. Эти открытия были дороги ее сердцу, и она не могла вынести даже мысли о том, что он поглумится над ними или встретит их полнейшим равнодушием.
На ужин было приглашено несколько старинных друзей семьи, включая крестного Джеймса, и Соня заметила, что на ней единственной из присутствующих там пяти женщин не было жемчуга. В глазах Сони это как нельзя лучше подчеркнуло ее ощущение того, что она не совсем вписывается в данное собрание. Бросив взгляд поверх потускневшего серебра и отборного веджвудского фарфора на Джеймса, она поняла: никому здесь и в голову не придет обратить внимание на недостаток тепла в их отношениях. Казалось, ни одна из сидящих за столом супружеских пар и двух слов другу не сказала. Возможно, в центральных графствах холодность в отношениях была совершенно обычным делом.
Большой, продуваемый сквозняками дом приходского пастора не видел ремонта с 1970-х годов. В углу комнаты на двоих, куда их с Джеймсом традиционно уже поселили, стояла абрикосового цвета раковина, а со стен свисали куски обоев, похожие на ошметки кожи. Шторы, судя по ламбрекенам, драпировкам и декоративным элементам из шелка, выглядели когда-то роскошно, но сейчас всем своим видом лишь наводили уныние. Диана, мать Джеймса, едва ли обращала внимание на постепенное обветшание и оставляла на долю мужа все заботы по починке неожиданно сломавшейся дверной ручки или потекшего крана. Соня отметила про себя, что именно так и предпочитает жить верхушка английского среднего класса, в состоянии своего рода «претенциозного упадка»; вероятно, этим и объяснялось столь придирчивое отношение Джеймса к оформлению своего собственного жилища.
