Я следил за белым кораблем и за самолетами Валентина. Вот три "пешки" ведущего звена одновременно, сверкнув стеклами кабин, устремились вниз. Четверка наших пошла за ними.
Бомбы отделились и как бы продолжили линию пикирования "пешек". Я проследил за падением бомб.
Вокруг все было в движении: самолеты, облака, волны моря, суда... А в момент взрыва бомб мне показалось, что все на мгновение остановилось, замерло.
Удар нескольких бомб пришелся точно по центру большого корабля. Зрелище было почти неправдоподобное - корабль, окутанный дымом, у меня на глазах разламывался надвое, погружался в воду. Рядом тонули баржи, буксиры, катера.
Мы вышли из пикирования вместе с "петляковыми" и снова покарабкались на высоту. Внизу тонули горевшие суда. Лишь уцелевшая баржа, отдаляясь от остальных, продолжала свой путь. Но тут мое внимание привлек отстававший ранее бомбардировщик. В то время как все другие машины пошли на разворот, он вдруг спикировал. Нот ему уже пора сбрасывать бомбы, а он все снижается. Мне стало не по себе. Успокоился только тогда, когда увидел, как от него отделились бомбы и точно легли на уцелевшую баржу...
Вражеского транспорта больше не существовало. На воде осталось огромное масляное пятно, отливавшее мрачным, неестественным блеском.
Море лежало свободное, широкое, открытое до горизонта. Небо над нами было чистым. Радость победы наполняла наши сердца. Мы возвращались в освобожденный Крым!
Над нашим аэродромом мы попрощались с "пешками" покачиванием крыльев, и я по радио поздравил командира бомбардировочного полка Валентина с последним блестящим ударом по врагу.
Торжественно встретили в полку нашу группу. Когда ко мне подошел Никитин, я увидел, что его глаза светятся радостью. Мы обнялись.
- Вспомнилась мне перед твоим вылетом Павловка, - будто оправдываясь, сказал он. - Тогда тоже не обязательно было идти на задание именно тебе. Меня мучила какая-то неясная тревога. Понимаешь?..
Я рассказал друзьям, как был уничтожен последний плавучий гарнизон гитлеровцев, с восхищением отозвался о боевой работе бомбардировщиков.
Во время обеда на столах появилось вино: гвардейцы праздновали освобождение Крыма. Тогда, в мае 1944 года, нам даже казалось, что окончательный разгром немецко-фашистских войск уже совсем близок...
После обеда меня неожиданно вызвали в штаб. Там я застал несколько летчиков - Амет-Хана, Остапченко, Алелюхина, Тарасова, Плотникова.
Амет-Хана я еще раз от всей души поздравил с освобождением Крыма и его родной Алупки.
- Еду к родителям, - торжественно объявил он. - Люди передали - они живы, обо мне слышали... А вас всех приглашаю в гости.
К сожалению, я вынужден был отказаться. Нас с Николаем Остапченко предупредили, что с завтрашнего дня посылают на неделю в Евпаторию, в уже открытый военный санаторий. Кое-кому из летчиков предложили поездку в Севастополь и Херсонес. А группа товарищей во главе с Верховцом собралась навестить семью Амет-Хана.
В Евпаторию мы с Остапченко добрались на попутных машинах. Санаторий ВВС занимал длинное здание в несколько этажей, расположенное на улице, ведущей к железнодорожному вокзалу.
Море было всего в двух кварталах, но мы не спешили к нему - было еще не так жарко. В комнатах, во дворе санатория нас удивила непривычная тишина. Ласковая прохлада ютилась в каждом уголке. А на спортплощадке уже толпились любители волейбола.
Тишина покорила нас, но ненадолго. Уже на другой день мы с Николаем подались в город посмотреть набережную.
Вокруг были руины, стояли коробки сожженных домов, посреди улиц чернели воронки от бомб и снарядов, на прибрежной гальке валялись выброшенные волной каркасы разбитых катеров, ржавые якоря. Но жизнь известного курорта уже входила в колею.
Мы прошлись по берегу у самой воды, увидели несколько пляжников, присоединились к ним. Купание было не из приятных, холодная морская вода обжигала тело.
Искупавшись, вернулись в парк. Наши боевые награды и авиационная форма привлекли внимание местных жителей.
Перед глазами и сейчас, как живой, стоит изможденный, с запавшими щеками, в сильно поношенной одежде седой человек, его большие печальные глаза. Он подошел к нам, когда беседа уже разгорелась. Сначала молча слушал, потом спросил:
