От долгих, нудных и очень подробных лекций капитана Вранглера у Ника кружилась голова, всплывали воспоминания о далеких днях, проведенных в госпитале в обществе телохранителя и медсестры, с которой у него была любовь…
Потом, правда, оказалось, что она тоже была его телохранителем, однако Ник тогда был очень слаб и всех подробностей их скоротечного романа уже не помнил.
За ужином, где подавали жареную дичь и отваренных в морской воде омаров, лейтенант Корн отказался есть напрочь. Нику с Милошем пришлось уговаривать его, поскольку еда была единственным, что могло отвлечь их от полудепрессивного созерцания корабельных стен. Эти уговоры не принесли никаких результатов, и тогда Милош пошел на хитрость.
– В принципе, Ник, – негромко сказал он, обращаясь подчеркнуто к одному только Ламберту. – В принципе, я слышал, что эти парни… ну… «барракуды», они только в воде мастера, а вообще… – тут он понизил голос, – слабачье, я тебе точно говорю…
Сообразительный в нормальной обстановке, здесь лейтенант Корн принял все за чистую монету и начал имитировать бодрость и хороший аппетит.
Он так этим увлекся, что действительно чувствовал себя намного лучше, пока к ним не явился с очередной лекцией капитан Вранглер.
– В прежние, довекслеровские времена, – без вступления начал он, усаживаясь на свою излюбленную трубу, – люди считали, что перемещение физического объекта со суперскоростными характеристиками невозможно. Если кто не знает, довекслеровскими временами называются тысячелетия темного невежества, когда в физической науке пуще всех почитали Эйнштейна.
Потом была теория Альваро Цзе-Дуна, которая позже также нашла свое практическое подтверждение, и лишь спустя почти три века молодой ученый Боб Векслер написал свои девятьсот двадцать шесть уравнений, описывающих многослойную структуру математического объекта, прежде ошибочно названного элементарным…
– Простите, сэр, – борясь с тошнотой, перебил лектора Ник. – А что такое «тысячелетия темного невежества»? Кто жил в те времена?
– Ну… – Вранглер почесал седую голову и на мгновение задумался. – Я не считаю себя историком, парень. Я всего лишь работяга, двадцать лет гнул спину в лаборатории и получил за это только общее отупение и степень доктора в разделе «естественные науки». Этого мне показалось мало, и вот я здесь.
Помимо справочников нелинейных нелогических величин я успел прочитать пару книг по истории. И то, что я оттуда вынес, показалось мне странным. Оказалось, что прежде в мире жили только австралопитеки, а потом появились греки и все остальные. И главное
– Эйнштейн. Хотя его теория и оказалась ошибочной, её значение для примитивного уровня тогдашней науки было очень велико…
– Отчего мы чувствуем такую слабость, сэр? – задал вопрос бледный Майкл Корн. Период его бодрости закончился, и он снова выглядел больным.
– Нарушение причинно-следственных связей. Вас здесь, в вашем теперешним состоянии, не должно быть вовсе, но вы есть и оттого вынуждены подстраиваться под новые условия.
– Это трудно, – признался Ник, поднимая отяжелевшую голову. – Все время блевать хочется.
– А нельзя какие-нибудь таблетки принять, сэр? – попросил Милош.
– О чем вы говорите, ребята? – Вранглер снял пилотку, взъерошил волосы и пожал плечами, демонстрируя свое бессилие. – Как с помощью таблеток добавить вам ещё одну переменную? Вы должны её выстрадать, болью поднять свой потенциал…
– Да?! А если мы сдохнем, повышая этот потенциал?! – отчаянно закричал Корн, лицо которого становилось то серым, то зеленым.
– Случается и такое. Однажды я не довез до Эзопеи четырех диверсантов. Парни изошли желчью и кровавым поносом. Их внутренний демагогический цензор не позволил им расширить свое внимание на ещё одно измерение.
– Ну а… – Ламберт боролся с отвратительными ощущениями изо всех сил. – Ну а положительные стороны от получения этой новой переменной есть? Кроме поноса и тошноты?
– Да не особенно много, – сказал Вранглер после недолгого раздумья. – Все люди после этого начинают казаться тебе сущими болванами. Ты перестаешь понимать их цели… И наконец, самое неприятное: ты перестаешь за ужином видеть это чудесное ресторанное меню. Оно превращается в то, чем является на самом деле, – витаминизированным биопластическим наполнителем. В условиях, в которых мы пребываем, структурно устойчивы только сахар, соль и лимонная кислота. Кристаллы, одним словом. А неживые белки, вроде армондских колбасок или сыра «Брион», того, что вам подавали на обед, начинают превращаться в монокристаллические болванки. В камень, одним словом.
