Гэвин не закончил: его слова потонули в ужасном пронзительном крике. В следующую минуту они увидели, как к ним стремглав приближается большой белый гусь. Он то летел, то прыгал. Подбежав, гусь стал хватать Гэвина за ноги, заставляя его уйти отсюда. Гэвин понимал, что выглядит смешным, и от этого злился еще больше.
– Вы попадете в беду, если будете натравливать эту ужасную птицу на людей, – сердито сказал он Норе.
– Осберт – не ужасная птица, – возразила она.
Он едва поверил своим ушам.
– Осберт? – переспросил он. – Вы зовете гуся Осбертом? Что у вас здесь? Диснейлэнд?
– Но вы же имеете имя, – сказала она, защищая гуся.
– Я – не гусь. Я – мужчина. И мой сын тоже будет мужчиной. Он будет расти в мире настоящих мужчин, смотреть на себя как на мужчину. Не Тарзана или святого Франциска, а мужчину. Я понятно говорю?
– Даже слишком. А теперь послушайте меня. Мне безразличны вы и ваши предубеждения. Но мне небезразличны чувства Питера. Он не должен видеть, как мы ссоримся. Это слишком его огорчает. Я этого не допущу.
– Вы не допустите?
– У вас есть проблема по этому поводу? – с опаской спросила Нора.
– У меня есть проблема с вами и со всем, что касается вас. Я собираюсь решить ее по-своему. Сейчас же самый лучший способ избежать ссоры – не разговаривать.
– Но так не получится. Нам нужно будет договариваться, решать многие вопросы. Я буду вас консультировать, когда вы меня попросите. Но можете быть уверены: мы будем общаться крайне редко и только по делам.
Его чувство благодарности к Норе за ее вмешательство в разговор с социальным работником бесследно исчезло. Сейчас он испытывал лишь злость и раздражение от того, что ему разрешают остаться здесь с ее согласия. Нынешняя власть Норы надо всем в этом поместье по праву должна принадлежать ему – включая и его сына. Но ее придется терпеть, пока он не дождется своего часа. Сейчас важно вновь стать частью жизни Питера.
Когда Гэвин отвернулся от Норы, то увидел, что сын выходит из дома. Он поспешил к нему, но в этот момент Питер взял резко в сторону – так, чтобы их пути не пересеклись. Гэвин внимательно смотрел на него, пытаясь убедить себя, что это произошло случайно. Они были на достаточно отдаленном расстоянии друг от друга, и Питер мог просто его не увидеть.
Но в глубине души он не верил этому. Он знал, что Питер шагнул в сторону, чтобы избежать встречи с ним. Боль его была невыразима. Минуту спустя он пошел обратно в дом и закрылся в своей комнате.
Время шло, а Питер все еще не разговаривал с ним. Гэвин понял, что сын замкнулся в своем собственном мире молчания. Он с осторожностью и подозрением следил за отцом. Когда Гэвин заговаривал с ним, Питер нервничал и при первой же возможности убегал. Казалось, ему было легче с Норой, но даже с ней он хранил молчание. Единственным существом, с которым Питер чувствовал себя свободно, был лисенок Флик, неотступно следовавший за ним повсюду, как собака. У Гэвина было такое чувство, будто он стоит перед плотно закрытой на засов дверью. Но ведь где-то – где-то – должен же быть ключ к сердцу сына.
В отчаянии он позвонил миссис Джеймс, директору школы, где учился Питер. Она пригласила его к себе. Когда он приехал, миссис Джеймс, дружески улыбаясь, провела его к себе в кабинет. Но за этим гостеприимством Гэвин чувствовал настороженность.
– Как Питер? Справляется? – спросила она, когда они сели.
– Затрудняюсь ответить, – признался Гэвин. – После смерти матери он ушел в себя. Я решил, что сейчас ему лучше побыть какое-то время дома, да и четверть скоро заканчивается.
– Конечно. Нора меня уже уведомила, что в этой четверти он больше не будет ходить в школу, – произнесла миссис Джеймс, не зная, что сыплет соль на рану: Нора сделала это, не посоветовавшись с ним. – По телефону вы мне сказали, что хотите узнать об успехах сына.
– В последнее время я слишком мало с ним виделся. Мне бы хотелось узнать о нем побольше, вот я и ищу для этого любую возможность.
– Прекрасная мысль. Я выписала его отметки, чтобы показать вам. Как видите, он в лучшей половине своего класса.
– Сколько учеников в классе? – спросил Гэвин, просматривая записи.
