— А я-то гадала, куда она подевалась, — сказала Бидди, ставя дымящуюся чашку на ночной столик. — Я выпустила ее погулять, а потом она куда-то пропала. Я думала, она ушла охотиться на кроликов, а она, видно, проскочила обратно в дом.
Бидди не стала ни ругать Мораг, ни спихивать ее с кровати, сказала ей только, что она очень умненькая собачка, после чего подошла к окну и раздернула кретоновые занавески, впуская в комнату свет нового дня. Мой первый день без Эдварда, подумала Джудит, и ей отчаянно захотелось, чтобы он не начинался так скоро.
— На улице небольшой туман, но думаю, погода разгуляется. Как спала?
Потихоньку, полегоньку, двигаясь осторожными шажками — только так можно было начинать жить в этой невыносимой, беспросветной пустоте. Сделав над собой огромное усилие, Джудит села в кровати и взбила подушки, чтобы планки изголовья не врезались ей в плечи.
— Как убитая. — Она зевнула и откинула волосы с лица. — Я была на последнем издыхании.
— Немудрено! Проделать такой путь в одиночку. У тебя был совершенно измученный вид.
Бидди подошла и присела на край постели. Она была в полотняных брюках и рубашке в клетку, как будто собиралась идти косить траву на сено. В ее вьющихся волосах, когда-то темных, уже показалась седина, и она немного прибавила в весе, однако лицо оставалось таким же, как прежде: подкрашенные губы, морщинки в уголках глаз и рта, лучистые глаза.
— Ходила взглянуть на твою машину — просто прелесть! Ты, наверно, от нее без ума.
— Да.
Джудит принялась за чай, он был горячий и очень крепкий. Бидди выждала минуту-другую и спросила:
— Хочешь поговорить?
У Джудит сердце упало. Она попыталась увильнуть:
— О чем?
— Ведь что то произошло. Может, ты разругалась с Лавди? Или что-то посерьезнее?
Ее проницательный взгляд иглой впился в Джудит.
— Почему ты так решила? Бидди с легкой досадой ответила:
— Ах, дорогая, я же не кретинка! И я не только твоя тетка, но еще и сама мать. Не нравятся мне все эти затаенные муки, напряженное молчание, подавленность…
— Никакой подавленности…
Бидди пропустила возражение мимо ушей.
— И потом, импульсивные решения не в твоем характере. Поэтому лучше расскажи мне все. Что бы ни заставило тебя покинуть Кэри-Льюисов в такой спешке, я все пойму. Моя собственная жизнь никогда не была образцовой, в ней находилось место и для ошибок. Правда, будет лучше, если мы поговорим.
Джудит не отвечала. Она пила чай и пыталась привести в порядок мысли. Бидди терпеливо ждала. Небо за окном застилала дымка, но в воздухе было тепло. Маленькая спальня в сравнении с ее прекрасной комнатой в Нанчерроу была тесновата и неказиста, но все здесь было привычно и знакомо: кретоновые занавески, не подходящие к рисунку ковра, на двух односпальных кроватях вышитые махровые покрывала лимонного цвета, обои в белую и голубую полоску — Бидди не отличалась изысканным вкусом. Правда, на туалетном столике стоял кувшин с маргаритками, а над старомодным камином висел морской пейзаж с гаванью и рыбацкими корабликами в синеве, на который приятно было смотреть, лежа в постели перед отходом ко сну.
Джудит вздохнула и посмотрела тетке в глаза. Да, Бидди и вправду родной человек — родня настоящая, а не мнимая, вымышленная, как Кэри-Льюисы. Рядом с ней, в ее доме Джудит почувствовала себя так, словно влезла в старые домашние туфли после того, как целый день провела в мучительно неудобных «лодочках» на высоких каблуках. Она поставила чашку и сказала:
— Просто я оказалась самой большой идиоткой на свете.
— В каком смысле?
Джудит рассказала почти все — с самого начала, когда Эдвард приехал забрать ее из школы на те первые летние каникулы, и вплоть до вчерашнего дня, когда всему пришел конец, когда она, думая, что Эдвард любит ее так же, как она любит его, открыла ему свое сердце — затем лишь, чтобы быть отвергнутой и испытать ужасное потрясение и унижение.
Она рассказала почти все. Умолчала только о Билли Фосетте, инстинктивно не желая бросать тень на покойную тетю Луизу. К тому же, она не призналась Бидди прямо, что отдалась Эдварду; Бидди, конечно, была не из тех, кого легко шокировать, и все-таки со взрослыми всегда следовало держать ухо востро. И потом, с Эдвардом она испытала головокружительное ощущение счастья и не желала, чтобы теперь ее заставили стыдиться и раскаиваться в этой близости.
