И она-то, наверное, согласилась бы. Но дело в том, что в позапрошлую субботу, после своего законного пятничного дежурства, копошась в своем втором отделении, она вышла за каким-то делом из кабинета, — видимо, хотела дать какое-то поручение палатной акушерке. Вышла. Конечно, забыла, кто дежурная сегодня. Позвала по привычке: «А-ку-шор-ка!» И вслед за тем в коридоре раздался странный мягкий и тяжелый стук, на который выскочили из палат и акушерка с компрессной бумагой в руках, и Савичев с пачкой историй — он обход делал.
Побросав все, что было в руках, они принялись поднимать Завережскую с кафельного коридорного пола, и уже санитарка, быстро сообразив, что к чему, подкатила каталку. Но Бабушка открыла глаза и почти сразу стала ворчать на них, что кто-то на этом месте разлил воду и вот она поскользнулась.
И не хотела лежать на диване.
И не давала мерить себе давление.
И отказалась от лекарств, хотя Савичев говорил потом, что, судя по пульсу, давление у нее было не меньше двухсот.
Только Нина Сергеевна с трудом смогла уговорить ее поехать домой на попутной «скорой помощи». Но в понедельник Бабушка появилась уже на работе, словно ничего и не было, — даже губки подкрасила и подрумянила щеки. И Главный после конференции сказал в сторонке, что только так и жить-то стоит, чтобы до последней минуты — на настоящем, а не на холостом ходу.
Однако именно из-за всего этого Бабушке никак нельзя было даже намекать насчет еще одного дежурства. И, значит, надо было звать на завтра кого-то со стороны. Кого-то, как говорил Главный, «из варягов».
А к сторонним совместителям и Зубова, и Главный, и профессор Нина Сергеевна относились настороженно. Потому что в каждом роддоме был хоть и схожий в общих чертах, но сугубо свой порядок, — ведь одни и те же щи из одинаковых магазинных капусты и мяса у разных хозяек имеют все-таки свой вкус: одна капусту накрошит помельче, другая картошки положит больше — вот и другой вкус.
А у их порядка был свой вкус, и это было с самого начала задумано.
Еще когда роддома этого не было, Нина Сергеевна, Главный и Зубова поперезнакомились на заседаниях акушерского общества, в спорах по теоретическим докладам и в спорах о разбиравшихся там акушерских удачах и несчастьях.
Люди они были разные и по характерам, и по эрудиции, и по прицелам своим, дальним и ближним.
Нина Сергеевна работала вторым профессором в гинекологической клинике, и ей было уже тесно на второй роли: она очень расходилась со своим шефом во взглядах, а в таких случаях всегда получается тесно. И тому, кто на второй роли. И тому, кто на первой. Тому, кто на второй, работать приходится не по-своему, а по-чужому, ну хоть наполовину, а по-чужому. А тому, кто на первой, — терпеть, что по его работают всего наполовину.
У Главного, хоть он был больше практик и на старой работе числился лишь ординатором, все-таки была написана уже кандидатская: у него были свои мысли насчет акушерской тактики и создания специальных роддомов для женщин с болезнями сердца, чтобы в таких роддомах все специально было приспособлено и нацелено. Он и теперь говорил, что как только они путем окрепнут, то превратят свой тридцать седьмой в такой вот специальный роддом.
Зубова, конечно, и в сравнение с ними себя не ставила: у нее не было ни диссертаций, ни печатных статей, хотя она была по должности точно такой же, как и Главный, просто ординатор. Но все-таки такой «просто ординатор», который давно уже дежурит в смене первым, ответственным. И не только дежурит, но и на дому поддежуривает: сидит после работы в определенные дни у себя в квартире, не отлучается. Случись что в роддоме — по телефону вызовут, а то и «скорую» пришлют. И на консилиумы ее всегда звали, если надо помозговать сообща. Считались, ценили, а все-таки ей было тоже тесно. Она была решительней других коллег, и ей часто говорили, что она уж слишком много на себя берет. Она резковата была, и ей не прощали этого и часто напоминали, что она, Дора Зубова, здесь была еще несмышленышем, когда коллеги уже были первыми врачами. Все-таки она еще просто ординатор.
