— И что она шляется? Чего ей нужно? Терпеть не могу этих нюнь! — сказал он вслух при Соне, видимо не в силах удерживать своей досады после второго ее посещения.
Княжна Марья из городских слухов, из слов Сони и графини[1851] теперь убедилась, что первая догадка ее была справедлива.
Она понимала значение этой венгерки, этот гордый, сухой взгляд, эту напряженность в перенесении своего горя, это упорство, которому ему не надо было изменять для того, чтобы[1852] не искать лучшего и не роптать.[1853]
«Так вот он какой! Вот он какой!» говорил внутренний голос в душе княжны Марьи. Она была счастлива. Она теперь только[1854] оправдала себя за свою любовь к нему.
«Нет, я не[1855] один этот веселый, добрый и открытый взгляд, не одну красивую внешность полюбила в нем; я угадала его благородную, твердую, самоотверженную душу», говорила она себе. «Но правда ли, что только оттого, что он[1856] теперь беден, а я богата, он удаляется от меня?» с страхом спрашивала она себя. И, вспоминая иногда мгновенно ласковый взгляд его, который тотчас же переходил в суровость, вспоминая неестественную, незаслуженную холодность, она иногда верила этому. Когда она в третий раз ехала к графине, она обогнала его.[1857] Он возвращался от важного сановника, обещавшего ему другое место в Москве с большим жалованьем. Лицо его было веселее обыкновенного, он что-то шептал сам с собою[1858] и не заметил княжны.
«Как он хорош, благороден, величествен,[1859] как могут люди хладнокровно, без ощущения счастия смотреть на него», думала княжна Марья.
Она сидела у графини, когда Николай вошел в комнату матери. Лицо его было веселее обыкновенного. Восторженно-счастливая улыбка встретила его со стороны княжны Марьи. Он сердито нахмурился[1860] и, почтительно поцеловав руку матери, собирался выйти, взглянул на княжну Марью, у нее были слезы на глазах. Она, видимо потерявшись, перебирала ленты своей шляпы[1861] и то взглядывала на него, то опускала глаза.
«Ведь это я ей сделал больно. За что? Какое я имею право?» сказал он себе. Он опять сел и в первый раз, чтоб загладить свою[1862] оскорбившую ее грубость, дружелюбно весело разговорился, вспоминая Богучарово и Воронеж.
Когда он вышел провожать ее до передней, он принял опять прежний холодно-учтивый тон. Но княжна Марья[1863] была так счастлива, так взволнована, что она чувствовала неудержимую потребность сказать ему, как она понимает[1864] его и его преданность матери. Для чего ей нужно было сказать это? — она не знала. После вспоминая это, она даже видела, что это было неуместно, но в ту минуту она чувствовала неудержимую потребность сказать это. И она, робко глядя ему в глаза своим лучистым взглядом, сказала ему.
— Я не принимаю ваших похвал, — сказал он. — Напротив, я беспрестанно себя упрекаю. Но это совсем неинтересный и невеселый разговор.[1865]
— Я думала, что вы позволите мне сказать вам это, — сказала княжна. — Мы так сблизились с вашим семейством, и я думала, что вы не почтете неуместным мое участие к вам и к вашим, — сказала она с слезами в голосе. — Я не знаю, почему вы прежде были откровеннее и…..
— Есть тысячи почему, благодарю вас, княжна, — сказал он[1866] тихо. — Иногда так тяжело.[1867]
Как это сказалось, почему, даже кто сказал это — княжна не знала. Но, мгновенно отвечая на его взгляд, она сказала:
— Если бы я угадала это,[1868] я бы была счастливейшая из женщин.
Несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу и поняли, что поняли друг друга, и далекое, невозможное вдруг стало близким, возможным, неизбежным.[1869]
В конце 1813 года Николай Ростов женился на княжне Марье и с женой, матерью, Соней,[1870] Николинькой Болконским и Десалем, его воспитателем, переехал на житье в Лысые Горы.[1871]
В четыре года он, не продавая именья жены, уплатил[1872] остававшиеся долги, и получив[1873] небольшое наследство от умершей кузины,[1874] уплатил и[1875] долг Пьеру.
Еще через три года, к 1820-му году, Николай[1876] так устроил свои денежные дела, что прикупил небольшое именье подле Лысых Гор и вел переговоры о выкупе отцовского Отрадного, что составляло его любимую мечту.
