Я осторожно спускался на пол, цепляясь за доски ослабевшими пальцами.
- Братушка!.. Уж будь, братушка, снисходительным!.. И мне, братушка, коль сил хватит! - просил молодой фейерверкер с нижней скамейки, протягивая мне пустую бутылку.- Запеклось... и нутром, братушка, сгораю... Да слышь ли, о, госпо...
На полу барахтался упавший с полки ротмистр.
Хватая меня за колени, тянулся ко мне поднятой вверх бородой:
- Ты!.. ты!.. ы!..
А стон в вагоне плавал и качался.
...Рука скользнула по обледеневшим перилам. Холодный, резкий ветер забежал под ворот рубахи, вновь качнул меня к вагону, потом, хлестнув в лицо волосами, сбежал с плеч и, прыгая по шпалам, погнал снег под ногами.
Я остановился, оглянулся вокруг себя и медленно пошел к черной башне водокачки. Идти было трудно. Под ногами ломался лед. Ноги разъезжались.
"Вот дойду... Сейчас вот!.."
Низкая, медно-красная звезда плыла над водокачкой.
"Сейчас вот!.."
И вдруг за спиной что-то тяжело звякнуло, потом загудело. Я обернулся и, в отчаянии, швырнул бутылки об рельсы.
Глядя на меня буферами последнего вагона, мой санитарный поезд уходил в темноту.
...Медно-красная звезда стала золотой. В бассейне водокачки она отражалась острым зигзагом,- по воде бассейна бежала мелкая рябь.
Опустив голову на колени, я долго сидел, прислонившись к мерзлым кирпичам. Надо мной с трубы водокачки белой, завитой бородою свисал лед.
Под рубашкой бродил ветер. Он то вздувал ее, то вновь трепал о тело.
"Надо встать!" - решил я наконец. И поднялся, качаясь.
На полу зала лежали тифозные. Мертвые лежали среди них же. Глаза мертвых были открыты, вытянутые по швам руки повернуты ладонями вверх...
Широко загребая, тифозные медленно водили поднятыми руками, точно пытаясь куда-то выплыть. Руки скрещивались, падали и вновь подымались. Изредка подымался и кое-кто из тифозных, долго, не моргая, смотрел на электрические лампочки под потолком и вновь падал, повертывая вверх ладони.
Я добрался до стены. Лег. Закрыл глаза.
- Не шарь!.. Да не шарь, прошу-у!..- прохрипел кто-то возле.
Я сунул руки под рубаху.
Под рубахой было тепло.
- Послушай!.. Да и я ведь... Эй, послушай!
- Оттяни, говорю, лапищи!.. Много найдется!..
- Да послушайте!..
- Твою мать! Сказано!..
И санитары прошли мимо.
Они подбирали лишь тех, на ком были погоны со звездочками. На мне не было ни шинели, ни гимнастерки, ни фуражки; офицера во мне узнать нельзя было, и потому меня также оставили на полу.
- Душегубы!..- Мой сосед-кубанец глядел вслед санитарам мутными, как после пьянства, глазами.- Узнают ще, душегубы - вот прыйдут красные!..- Он приподнялся и поднял кулаки.- Уз-на-ют ще, почем пуд лыха!..
- Сестрица!.. Да сестрицу-у б!..- плакал за ним мальчик-вольноопределяющийся.
"Обожду... только... утра!.." - думал я, все глубже и глубже засовывая ладони под мышки.
И вот под утро вновь появились санитары.
- Санитар! - крикнул кто-то во весь голос.
- Санитары-ары!..- совсем тихо подхватили другие.
- Са-ни...
Санитары, схватив покойников за ноги, волочили их к выходу.
О живых никто не заботился...
А под потолком уже гасли электрические лампочки. За окнами светало.
Какой-то эшелон подошел к перрону.
- Нам а lа Махно, господа, действовать надо!.. Шкуро, тот давно уж прием этот понимал... А мы: до-ку-мен-ты!..
В зал вошла группа офицеров-кавалеристов. Молодой корнет размахивал руками.
- Остановить, значит, и всю жидовню. Ведь, черт дери, фронтовики гибнут!
- Санитар! - закричал мальчик-вольноопределяющийся, хватая корнета за сапоги.- Санитар!..
- Пусти, черт!..
И, оттолкнув вольноопределяющегося, корнет побежал за товарищами.
Шпоры его звенели.
...Когда я наконец приподнялся, надо мной пригнулся потолок. Круглой волной качнулся пол под ногами...
Потом идти стало легче.
- Куда ты?
- Не знаю, брат...
- Идем, что ль, вместе!
И костистый солдат в рваных лохмотьях пошел рядом со мной.
На скулах у него гноилась экзема. За ухом, слепив волосы, приподымался полузасохший, рыжий, цвета ржавчины, струп.
- Подсобить?
- Спасибо...
Мы спускались по ступенькам.
На площади перед вокзалом, рядком составив чемоданы, стояли беженцы.
