Днем и ночью вращается земля вокруг своей оси, как червь на крючке.
В лучах солнца, во тьме, днем и ночью — все вращается и вращается.
Мы с Конни и Давидом частенько заглядывали в секонд-хенд Армии спасения на улице Томтебу и что-нибудь покупали у старого педика-продавца. Мы перебирали все, что висело на вешалках, перекапывали содержимое ящиков — старые футболки, водолазки, рубашки, кожаные куртки, кители в стиле сороковых-пятидесятых…
Потом мы часами сидели в кафе «Мадлен», тайком подливали себе кофе из кофеварки, курили «Житан» и «Кэмел», до дыр зачитывали «Тошноту» Сартра, «Постороннего» Камю, «Процесс» Кафки, «Фальшивомонетчиков» Жида, «Дневник вора» Жене, «Беглец пересекает свой след» Сандемусе и «Степного волка» Гессе.
«Степного волка» мы особенно любили.
Книги мы покупали в букинистических лавках, одежду — в секонд-хендах. На вертушке мы крутили Ду Рида и Дэвида Боуи, купленных на музыкальных развалах. There’s a Starman waiting in the sky[2].
Все, что мы имели, было бэушным, сильно поношенным и потертым, но мы не задумывались, что до нас всем этим владел кто-то другой. В одном мы были уверены твердо: мы первые. Таких, как мы, еще не было.
Сцена медленно приближалась к нам. Мы все еще были сокрыты тенью, но уже скоро нас должен был осветить свет рампы, и мы должны были засиять в лучах солнца.
Сосед сверху купил своим детям караоке. И это настоящая катастрофа.
Дети поют целыми днями, включая колонки на полную мощность.
А по субботам их родители напиваются — и начинают петь сами.
Тоже на самой большой громкости.
Причем у них есть только одна кассета для караоке. «I will always love you»[3] Уитни Хьюстон.
И так — раз за разом, день за днем, ночь за ночью — «а-а-ай уилл олуэйз лав ю-у-у-у» на полной громкости. А голоса при этом — один кошмарнее другого.
Хоть бы она сдохла уже, эта Уитни Хьюстон!
Сосед снизу держит канареек. Штук десять, не меньше.
Когда наверху заводят караоке, канарейки начинают верещать.
Между птицами и Уитни Хьюстон живет Пия. Здесь проходит ее жизнь и отсюда ее в любой момент могут выселить.
Дом построен в восьмидесятые годы. Три стены из четырех — бетонные, и в них невозможно вбить гвоздь.
Поэтому картины у Пии стоят на полу возле стен. Кажется, что она только что сюда въехала или, наоборот, собирается переезжать.
Да так оно и есть. Не только жилье у Пии временное. Вся ее жизнь — временное явление.
Ее душа похожа на огромный холодильник в съемной квартире. Уж сколько раз она пыталась забить холодильник мороженым, но все без толку…
Сейчас Пия пребывает в настроении «мне-уже-за-тридцать-а-я-до-сих-пор-не-замужем-надо-успеть-родить-пока-еще-не-поздно».
Пии уже за тридцать, а у нее даже нет своего угла. Тринадцать лет она переезжает с одной съемной квартиры на другую.
Крадучись выходит на лестничную площадку, тайком спускается в прачечную, невидимым призраком проскальзывает в подъезд.
«Ищу квартиру: В центре. Не новостройка. 3–4 комнаты. Высокие потолки с лепниной. Балкон. Камин. Недорого. Имеется: 1-ком. кв. в Зап. Флемингсберге. Тел.: ххх-хх-хх. Спросить… Чего там спрашивать, пересплю с кем угодно за квартиру, без посредников!»
Люди в этом мире делятся на доноров и реципиентов. Реципиенты — это старики, инвалиды и безработные.
Именно для них предназначена дневная программа телевидения. Повторы передач, невозможное старое шведское черно-белое кино и прямые трансляции парламентских заседаний. Реципиентам приходится довольствоваться тем, что им дают.
Пия — реципиент. И это уже навсегда. Прошлой весной она закончила факультет культурологии, но это не помогло ей найти работу.
— Я училась на культуролога.
— Да? И на какой же станции метро ты работаешь контролером?
Теперь Пия размышляет, не пойти ли ей учиться дальше, не написать ли диссертацию.
Надо же чем-то заниматься, пока живешь.
Только для этого нужно получить докторантскую стипендию. Потому что ее долг по кредиту на учебу и так уже превысил двести тысяч.
А все эти идиотские спецкурсы!
Кто-то должен предупреждать человека о последствиях, когда он по молодости и глупости записывается на бесконечные спецкурсы. Усмехнуться, покачать головой: «И зачем тебе это нужно? Ведь ты не сможешь вернуть кредит. Залезешь в долги на всю жизнь ради одного семестра теории кино — оно того стоит? Кому он вообще нужен, твой Орсон Уэллс?»
