Я выехал на деревенскую улицу, где посередине дороги на конях сидели немецкие и русские офицеры. За ними, вытягиваясь в колонну, с разных сторон съезжались казаки. Что было потом с домом и женщинами, где мы остановились вначале, не знаю. В столь страшных событиях забыл узнать. Вся операция длилась часа три или четыре. Сделав свое дело, казаки и немцы собирались на дороге, чтобы ехать домой. Собрались не все сразу, поэтому некоторое время ожидали других, остальных. Никто ни на кого не смотрит и не разговаривают. Вокруг их, слева и справа, горят дома. Одни уже догорают, другие, еще горят большим пламенем. Мы сидим на конях в центре огненного круга. Людей, жителей деревни, по-прежнему не видно. Будто горит село, давно уже вымершее. Наконец послышалась команда, и мы поехали домой. Когда возвращались домой, я спросил у рядом едущего казака:
- А где же жители села? Такое большое село, а людей не видно. Когда они все успели разбежаться?
Тот вначале промолчал, потом на мой повторный вопрос хмуро пробурчал:
- Чего это ты меня спрашиваешь? Сам, что ли, не знаешь?
- А что? - переспросил я.
- Ничего, - ответил тот. - Придуряешься или в самом деле ничего не видел?
- Потому и спрашиваю, что село то большое, а людей не видно,- сказал я.
Казак снова не хотел разговаривать. Потом, помолчав некоторое время, рассказал. Всех собрали у сельсовета, построили в колонну и под конвоем куда-то угнали. Других, которые не могли идти или не хотели загнали в сарай и подожгли. Основная масса разбежалась. Кто был помоложе, да пошустрей, тот и убежал.
- Но мы стояли на дороге из села и что-то никого не видели, - сказал я.
- Правильно, не видели. Зато вас там всем было видно. Люди то видели, что на бугре на виду у всех сидят на конях трое дурней и кого-то караулят. У них своя дорога, через огороды, да в поле и в лес. А там ищи ветер в поле. Казаки тоже делали то, что им было приказано. Охраняли дорогу, а не людей, бегающих по полям да огородам. Кому все это нужно! Пусть немцы и за это скажут спасибо.
Потом, помолчав, казак сказал:
- Разные люди бывают. И казаки, и немцы тоже не одинаковые. Нагляделся я за эту войну на разных, всяких видел. Каждый больше за свою шкуру дорожит. Про себя думает. А может так и правильно. Если ты сам за себя не думаешь, то кому нужно за тебя заботиться.
После всего виденного мною и разговора с казаком казалось, что все это происходит во сне, а не на самом деле. Что сейчас я проснусь, и ничего этого не будет. Но я не проснулся. Мы приехали в казармы. Вечером в той стороне небо светилось красным цветом. Перед сном, лежа на кроватях, казаки перебрасывались впечатлениями дня. Кто-то, ни к кому не обращаясь конкретно, спросил:
- А чего это у церкви девчонку повесили? Совсем еще молодая. Лет пятнадцать или шестнадцать, наверное.
- А кто ее знает? - ответил другой. - Говорят, партизанка.
- Чего она могла партизанить такая?
- Я слышал во дворе, будто она у них на кухне работала, картошку чистила.
- Да, время такое.
Кто-то добавил:
- Ей бы на вечорках с парнями гулять, а тут такое дело. Теперь все порушилось. За зря люди гибнут.
Потом, кто-то громко заявил, что немцы зря ее повесили.
- Такую молодую! Раз уж решили покончить с ней, то хотя бы попробовали ее. Берите казаки, пробуй, кто хочет. Как было раньше в старину? Победителям отдавали город сразу на три дня. Гуляй братцы, город ваш. Вы победили. Теперь другие порядки. По-другому воюют. Немцы, они культурная нация. Такого, по их понятиям, нельзя допускать. Считается, что это не красиво, аморально.
- Хорошо, - горячился парень. - По-ихнему девку попробовать, это аморально. А как считать, морально или не морально, когда они целые села жгут вместе с людьми заживо!? Конечно, ты правильно говоришь. Это еще хуже. 3а такой грех и на том свете не простят.
- Но ты-то вместе с ними жег! А может быть еще больше, чем другой немец поджег!
- Этo не в счет, я человек подневольный, я ихний пленник. Что мне говорят, то я и делаю.
- Это верно говоришь. Только немецкие солдаты тоже воюют не по своей воле. Что им прикажет начальство, то они и исполняют. Не выполнишь приказ, пеняй на себя. Трибунал, а то еще хуже.
