В мирное предвоенное время, русских уничтожал Сталин с помощью НКВД, теперь же Гитлер с помощью русских казаков. Какой-то бессмысленный геноцид русской наши с помощью самих же русских. Кто виноват в этом? Какие-то загадочные враги или сама плохо сплоченная озлобленная русская нация? Может быть, нация столь молода и еще не успела консолидироваться? И люди не успели почувствовать себя единой родственной нацией? Как бы то ни было, женщину в этот раз даже в подвал не посадили. Отвели за райцентр на салотопку и там расстреляли. Салотопкой называлось место, где расстреливали партизан. Гражданское население выглядело запуганным и молчаливым. Оно жило в своих теплых домах и не хотело рисковать своим маленьким человеческим благополучием. На новую власть и порядки, конечно, у многих были обиды. Но человеку безоружному лезть на хорошо вооруженного казака или немца, приравнивалось к самоубийству. Потому все эти каратели, вплоть до полицая, вытворяли все то, что в другое время было бы невозможно. Иногда немцы к своим подчиненным проявляли какую-то строгость. За тяжелые провинности наказывали, и довольно строго.
Так, однажды полицай зашел в дом, где хозяин на зиму валял валенки. Полицай забрал их и стал уходить. Валяльщик физически был сильнее и свои валенки не дал. Тогда полицай выстрелил из винтовки и убил его. Жена убитого пожаловалась немцам и те расстреляли его, хотя тот и был полицаем. Расстреливал полицая опять тот же казак из кавказцев. Наверное, немцы кавказцев считали наиболее подходящими людьми для подобных дел. Рассказывали потом, что полицай был человеком верующим и перед выстрелом перекрестился. Хотя он и был христианином, но христианских заповедей 'не убей, не укради', не соблюдал, за это бог его и наказал.
На виду у полицаев и немцев народ старался быть лояльным. Однако, когда был наедине сам с собой, то разговоры, а часто и действия их были иными. При каждом удобном случае лояльное мирное население жестоко расправлялось с представителями нового порядка, не уступая в этом немецким карателям, применяя максимум изобретательности.
Так, в районе жил судья пронемецкой ориентации. Трудно было сказать, притворялся он ради коньюктуры пронемецким или в самом деле был таким. В народе его считали убежденным антисоветчиком, хотя перед войной и учился в советском университете на юридическом факультете. Теперь же недоучка-студент при немцах занял важный пост и стал называться солидно звучащим титулом 'мировой судья'. Новое непривычное звучание слова 'судья' на новый лад как бы отделяло его от советского понимания должности и всякой связи с советами. Слово 'мировой судья' в новых условиях звучало как вымпел, указывавший людям, с кем они имеют дело. Люди это знали и понимали. 'Мировой судья' был доволен. Тогда новых законов еще не было, то и судили тогда по правилам военного времени, по собственным понятиям истины и своим эмоциям. Я видел его. Это был упитанный блондин лет двадцати пяти с приятным лицом и надменным видом. Говорили, что в суждениях он был принципиален, строг и уважал подарки. Был у него брат лет двадцати одного-двадцати двух, тоже красивый. Но, в отличие от него, светлого блондина, этот был смуглым, подчеркнутый брюнет с красивыми вьющимися волосами, как у еврея или кавказца. Причину такого контраста, наверное, их мать знала. Служил он полицаем.
Однажды к дому, где жила семья мирового судьи подъехала повозка. Лошадь была привязана к воротам дома, а в повозке лежал мешок, накрытый сеном. Получать подарки от благодарных клиентов для многих судей дело обычное. В мешке оказалось разрубленное на куски человеческое тело, а сверху отрезанная от туловища голова самого мирового судьи. Таких случаев в разных вариантах было много. Противостояние сторон ужесточалось, а потому страх друг перед другом усиливался тоже. Если вначале войны враждовали как бы между прочим, полушутя, полувсерьез, то по мере усиления противостояния, люди входили во вкус вражды и казалось, что весь смысл жизни у каждого воителя убить своего противника. Компромиссов и раздумий не было. Русские каратели и русские партизаны между собой враждовали с большей жестокостью, чем немцы с партизанами. Лично я когда бежал из плена боялся встречи с полицаями больше, чем с немцами. Другие беглые пленные тоже подтверждали это. А казалось, все должно было быть наоборот. Но и немцам от партизан попадало не меньше, когда представлялся случай выместить всю накопившуюся злобу.
