- Что ты, в самом деле, умеешь говорить по-ихнему?
- А что? - спросил я.
- Вот сейчас увидишь, - ответил тот.
На дороге возле мельницы стоял немец и русский мужик. Они ждали полицая. Когда мы подошли к ним, русский сказал:
- Вот объясни ему, немцу. Я ему даю овечку, а он мне гусей.
Я уже забыл подробности разговора, но оба, и мужик, и немец, осталась довольны переводчиком. Я помог им договориться. Тогда я разговаривал еще не очень хорошо, но на плохом немецком языке мог вести разговор на многие темы. До войны я дружил с мальчиками из немецкой семьи. Когда они разговаривали по-немецки с родителями, я прислушивался к ним, иногда сам пытался разговаривать с ними. У себя дома читал немецкие книжечки для детей из серии 'шрит фюр шрит'. Кроме всего, отдельно имел платного репетитора по немецкому. Так что, хотя на плохом немецком, но разговаривал. Другим же, которые не понимал совсем, казалось, что я разговариваю по-настоящему хорошо. А сам я, среди них оказался важной персоной. Все-таки запросто могу говорить с немцем и никому неизвестно, что я могу наговорить ему. Окружающие стали смотреть на меня с большим вниманием.
Дней через пятнадцать был немецкий праздник урожая. Мельница в этот день не работала. Я был свободен и прогуливался вокруг мельницы, размышляя о своем горьком житье-бытье и возможных перспективах на будущее. Под вечер ко мне подошел казак с девушкой и спросил, чего это я один здесь скучаю.
- Пойдем в клуб, там сегодня танцы.
Танцевать я не умел, потому сразу отказался. Кроме всего, босиком в рваных штанах и рубашке, на танцы в клуб тоже не ходят. Я указал на свой наряд.
- Ничего, пойдем. Не обязательно танцевать. Будешь играть на баяне, мне велели привести тебя.
Пришли в клуб. Народу там было много. Местные девушки, казаки, полицаи, все веселились и танцевали под патефон. Клуб был разукрашен цветами, не стенах висели кувшины с пучками колосьев пшеницы в них. Все выглядело по-праздничному. Среди нарядной публики я, в своей одежде, выглядел нищим.
Прежде, по разным случаям, им играл свой баянист. Теперь же его не было. Был разговор, будто его убили в перестрелке с партизанами. Потому, вспомнив обо мне, послали за мной. Меня усадили на стул, вокруг сразу образовался круг. Кто-то сказал:
- Давай, начинай.
И я начал. Играл долго вальсы, танго, играя по заказу, пока все не утомились. Некоторые стали расходиться. В конце вечера танцев казакам раздавали подарки - сигареты, зажигалки и еще чего-то. Мне тоже дали. Сказали:
- Молодец, хорошо играешь.
События развивались быстро и для меня они были, конечно, важными. Казалось бы, ничего нет особенного в том, что мне приходилось работать здесь или в другом месте. Мои действия определялась не мной, но для меня они, в той ситуации и в тот момент, были судьбоносным. Буквально на следующий день на мельницу пришел мой знакомый немец и пригласил меня вместе с ним идти в казарму, где жили казаки и размещались их конюшни. Слово 'пригласил' - это в мирное время выглядит приглашением, от которого можно отказаться или принять его. Тогда это было вежливостью, теперь приказом.
И мы пошли. Когда пришли на место, он показал мне конюшню, где стояли лошади, в том числе и его. Показал метлу, лопату и сказал, что теперь работать я буду здесь, на конюшне. Буду убирать конюшню. Затем привел в казарму. Там, на кровати, сидели несколько казаков и играли в карты. Они встали по стойке смирно и ждали, чего он скажет. Немец, которого звали Шельц, спросил у казаков, где у них свободная кровать. Ему показали. Обращаясь к казакам, немец сказал, что теперь на этой кровати спать буду я. Питаться тоже буду вместе с ними с казацкой кухни. Все это я перевел казакам на русский. Казаки ответили 'гут пан' и я с этого момента стал жить и питаться вместе с казаками. Кровать была не занята потому, что бывший хозяин ее несколько дней назад был убит. Это я узнал позже. Самочувствие от этой новости было не лучшим.
В комнате жили казаки не одного возраста и совершенно разные по своему внутреннему складу. В основном это были крестьяне, бывшие колхозники. Объединяло их и позволяло держаться единым обществом объединяющее слово 'казак' и та беда, в которую они попали. Других общечеловеческих понятий, которые бы их объединяли, у них не было. Отдельно от настоящих казаков держалась грузины, мордва и еще разные другие. Казаки по вечерам пели свои крестьянские казачьи песни, вспоминали мирную жизнь в своих станицах и эпизоды из военного времени. Разговаривали они на своем разговорном казацком жаргоне, который вроде бы был русским языком, но с большой долей украинских слов. Были слова вроде таких, как горилка, лабаз, гуторить, почекай и еще много других. Мне все эти казацкие слова были знакомы, и разговор я понимал хорошо. Многие казаки огорченно пережевали поражение советские войск и от души ругали советское руководство. Другие хвалили порядки в немецкой армии, ее подготовленность к войне. Сравнивали немцев с русскими и очень гордились, когда что-либо советское оказывалось лучше. В таких разговорах и сравнениях себя с немцами иногда проходили целые вечера. Заканчивались они, чаще всего вопросом, почему это, мы, вроде бы и не плохие люди, а немцы нас побеждают. Споры велись с убежденностью своего собственного казацкого превосходства как воина над немцем. Их сравнения исходили из понимания, что немцы - это городские европейские жители. Они изнежены и к тяготам настоящего воина немец не приспособлен. Мы же, казаки, испокон веков воины. У нас душа и тело еще с детства с молоком матери воспитались быть воином. Разговор заканчивался тем, что их предало и продало немцам жидовское правительство и, если это так, то скоро немцы доберутся и до них. Первых же и повесят на кремлевских башнях, чтобы всем было видно. Обычно спор на том и заканчивался. Уверенные, что предатели будут наказаны, казаки засыпали.
