Некоторые уверяли, что до войны у них было чище. Сейчас грязный дом для крестьян выгоднее, в грязных домах немцы не останавливаются, а это вносило в дом некоторый покой в то неспокойное время. Лишние люди в маленькой тесной избушке, да еще завоеватели, никому не были в радость. В доме, куда я зашел, жили три женщины. Одна из них старуха, другая женщина лет тридцати и молодая, еще не замужняя. Сын старухи и муж средней женщины был в армии. Старуха разговаривала по-старинному, по-деревенски, а молодые уже на правильном русском языке. Встретили меня в доме дружелюбно, однако когда я попросил покушать, хозяйки дома спешили не очень. Но я чувствовал, что накормят, потом меня действительно накормили. Достали из печки чугун, налили в деревянную чашку щей, без соли и масла. Вдобавок кусок черного самодельного хлеба. Я молча кушал капустные щи, а старуха чего-то вязала. Не откладывая работы, она, как бы между прочим, сказала:
- Много теперь вот так вашего брата мужиков проходит. Почитай, что каждый день кто-нибудь бывает. Все просят кушать, а кормить-то нечем. Да как их не накормить? Свои ведь люди-то. Где-нибудь вот так и наш родимый мается. Может быть и нашего вот так добрые люди накормят. Говорят, что скоро будет замирение. Будто Гитлер просил у Сталина мира, да тот не захотел.
- А ты как думала? - вступила в разговор молодая. - Страна то наша, вон какая! Думаешь, так ее и возьмешь сразу?
- Подавятся! - добавила третья. - Все равно у них ничего не выйдет. У нас в деревне говорят, что если бы не было измены, немцу никогда бы здесь не бывать.
- Может и так, - ответила старая. - У нас в деревне тоже есть, которые за немцев. Полицай, староста служат немцам. А может быть они просто так. Для вида, чтобы другим казалось, что они за немцев. А на самом деле они наши, русские. Мужики, которые убежали из плена, говорят, что они хоть бы сейчас пошли против немца.
- Кто же им не дает? - спросил я.
- А кто их знает, говорят, что не знают, что им делать. Чего-то ждут, мнутся чего-то.
- Ничего они не ждут, - пробасила старуха. Все у нас теперь такие стали. Ждут, ждут чего-то, а чего, и сами не знают. Я гляжу так, что всему виной наши порядки. Ведь так приучили народ, что и пальцем никто не пошевелит, если ему не указать, да не приказать! Нет, не те времена пошли теперь. Раньше-то, каждый сам себе хозяином был. Каждый знал, что ему надобно делать. Теперь поразевают свои рты, да ждут, пока им власть какая по закону распорядится. А что она власть? Власть тоже всякая бывает, только народ теперь не тот пошел, - закруглила старуха.
- Смотри, как развоевалась, - усмехнулась молодая.
- Это хорошо, - сказал я. Уж если женщины пошли такие воинственные, то дела наши пойдут.
- Да ну ее, - сказала молодая. - А ты, мать, чего здесь всех ругаешь? Взяла бы, да и показала, что нужно делать, если ты самая умная. А то получается, что ты учить то учишь, а что делать, того и сама не ведаешь.
- Вот и я говорю. Дожили мы, срам один. Где это было видано, чтобы молодые воевать старух посылали, тьфу, смеетесь все над старой, черти вы эдакие. Доживите до моих лет, потом посмеетесь.
- Никто не смеется над тобой, только хвалят. В старину, при Наполеоне, тоже была одна такая храбрая. Говорят, она французов тысячами в плен брала. Вот баба была!
- А ты что надо мной смеешься? Думаешь, мне долго уйти от вас? Чем за вами, нахалками, здесь ухаживать, уж лучше уйти к партизанам. Там им хоть пользу какую буду делать. Вам всем на посрамление уйду!
- Кому это на посрамление?
- Вам. Всем вам, молодым.
- Вот уж, напугала! Можно подумать, что из тебя и впрямь партизан выйдет? Вот удивила!
- Мне нечего пугать. Я старая, мне простительно! А вот вам, молодым лоботрясам, будет стыдно. Ладно, мы все бабы, а чего здесь возле нас молодым парням отираться. Шли бы воевать! Дело это мужское.
Старуха так разошлась, что как ни пыталась успокоить ее молодая, та не унималась. Мне было неудобно слушать ее ругань, тем более ее слова я стал принимать на свой счет, стал собираться уходить.
- Вы не обращайте на нее внимания, она сейчас отойдет, - сказала молодая, это она сгоряча, она вообще-то добрая.
