С.Н. Булгакова много раз я встречал и в 1916 и в 1917 годах. Помню его летом семнадцатого года в вестибюле Московского епархиального дома в Лиховом переулке, пытающегося в перерыве заседаний епархиального съезда как-то утихомирить и образумить группу бунтующих и кричащих псаломщиков, будущих живоцерковников. Я помню лицо Сергея Николаевича, когда он вдруг осознал, что -никакой логикой тут не осилишь, что тут просто бунт неверия в Церковь. На этом съезде тогда происходили очень ответственные выборы московского митрополита из двух кандидатов: Тихона, архиепископа Литовского, и А.Д. Самарина [4]. Помню Булгакова, отвергающего проект наименования нового церковного журнала после закрытия всех прежних в том же семнадцатом году, - "Святая Русь". "Нельзя профанировать святое имя", - сказал Сергей Николаевич, и журнал был назван "Возрождение". Вышло его только несколько номеров. В номере третьем, кроме статьи С.Н. Дурылина о церковном возрождении и статьи "Филадельфийская церковь", была помещена статья Сергея Сидорова "Обыденные храмы в древней Руси" с фотографией храма, сделанной Н.С. Чернышевым. Сидоров - это будущий отец Сергий, до сих пор многими людьми с любовью воспоминаемый священник, а о Н.С. Чернышеве я еще буду говорить дальше.
Журнал не случайно назвали "Возрождение". Некоторые современные православные из молодых и недавно пришедших в церковь, видя в нем зло греха и неверия, не знают или не хотят знать, что это зло родилось не сейчас, что оно есть зло древнее, жившее внутри церковных стен уже с Тайной вечери. Поэтому, отвергая "живоцерковничество" как перенесение в Церковь идеи и методов революции, и Булгаков, и Флоренский, и Свенцицкий, и Дурылин, и Новоселов, и все другие церковные деятели и мыслители того времени одновременно ждали для Церкви возрождения в жизни истинной духовности, в освобождении от государственного и бытового обмирщения и формализма. Все они тогда ждали наступления эпохи духоносной "Филадельфийской Церкви" после окончания своей "Сардийской" церковной эпохи, о которой в Апокалипсисе сказано: "Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв". Имя этой мертвенности - замена внешностью внутреннего духовного бытия, то есть все то же обмирщение.
Помню Булгакова, колеблющегося вместе с Новоселовым и В.А. Кожевниковым [5] над вопросом: издавать или нет рукописи Анны Шмидт [6], загадочного русского мистика конца XIX века, не то больной, не то истинной пророчицы ("о године свершения"), как-то связанной с Вл. Соловьевым, который, кажется, провожал ее гроб до могилы.
Помню острые и умные статьи Булгакова, в частности о Достоевском, о котором он говорил лучше всех, сам представляя из себя точно сплав всех трех братьев Карамазовых. Но все-таки Алеши было в нем меньше, чем Ивана, и поэтому, в те годы во всяком случае, в нем было слишком много профессиональной публицистики. Сам себя он называл тогда Колей Красоткиным.
Еще запомнилась мне одна всенощная у Спаса на песках, на Арбате, летом 1917 года, то есть еще до его священства. Возглашают: "Слава тебе, показавшему нам свет". Поют хорошо, то есть просто и тихо, и вечер московский был тих. Около входной двери стоит Сергей Николаевич, и по его глазам видно, как он любит этот свет и радуется, что до него дошел.
"Свет Невечерний" уже издан и, кажется, уже весь распродан ("Свет Невечерний", изданный в 1917 году, был первой чисто богословской книгой С.Н. Булгакова, обозначившей новый этап в его творчестве. - В.П.). (На епархиальном съезде в вестибюле была продажа книг издательства "Путь", издавшего эту книгу.) Но сейчас для него, наверно, совершается лично что-то еще большее, чем в этой книге.
Флоренский продолжил и углубил Хомякова, а Булгаков - Достоевского в области русской религиозной мысли. Вполне возможно, что Булгаков мог впоследствии перейти какую-то меру богословствования о Софии и допустить ошибки, которых так ищут те, которым доставляет удовольствие производить над ними суд. Не будем участвовать ни в том, ни в другом. Богословие должно быть смиренно, как молитва, но и судить еще не смиренных мы не решаемся.
