В отличие от большинства аккредитованных в Республике журналистов, носивших полувоенную или, по крайней мере, спортивную одежду и тем походивших на наших советников при испанских командирах, Эренбург продолжал ходить в штатском, давно не глаженном костюме, а когда было холодно, надевал еще и широкое светло-серое пальто. Он не носил никогда никакого оружия, так же как и Хемингуэй и Савич; последний — в противоположность Эренбургу — всегда удивительно элегантный, одевавшийся, пожалуй, еще тщательнее, чем в Париже, и, за исключением самых знойных дней, обязательно повязывавший галстук бабочкой.
Вспоминаю удивительную поездку Эренбурга в обществе Вишневского и Ставского на передовую для обозрения только что взятого республиканцами Брунете. Он сам с едкой иронией (и гораздо лучше меня) рассказывает об этом, однако упускает из виду одно немаловажное обстоятельство. В отвоеванное Брунете поехало довольно много иностранных корреспондентов, но совершенно неожиданно и вопреки всем канонам испанской войны марокканская пехота сразу же бурно контратаковала и отбила поселок. Артиллерийский обстрел, под которым так резвились, по описанию Эренбурга, Вишневский и Ставский, был необходимым сопровождением этого внезапного наступления. Советский советник при командире дивизии, увидев вдруг в окно командного пункта марокканские бурнусы, едва успел выскочить из него, а его переводчица попала в плен. При бегстве из Брунете погибла также красавица фотокорреспондентка французского «Регар» аргентинская комсомолка Герта Таро. Были и другие жертвы. Можно понять, что Максимов, тогдашний старший советник Центрального фронта, вскоре трагически погибший, напустился на Эренбурга, узнав об этой рискованной поездке.
Вскоре после похорон Лукача я получил двухнедельный отпуск, провел его в Валенсии и, когда Эренбург вернулся с Арагоны, многократно виделся с ним и всякий раз про себя удивлялся внутренней сосредоточенности и одержимости, с какой он занимался своей корреспондентской деятельностью…
Часто видел я его также и во время Второго Международного антифашистского конгресса писателей, на который меня как бывшего поэта и, главное, как бывшего адъютанта Мате Залка (генерала Лукача) делегировал штаб 45-й интердивизии. Эренбург, вместе с М. Кольцовым и О. Савичем, входил в состав весьма представительной советской делегации. Возглавлял ее В. Ставский. С ним приехали Алексей Толстой, Вс. Вишневский, А. Фадеев, И. Микитенко, А. Барто, В. Финн, а также испанист Ф. Кельин…
Через какое-то время после конца Испанской республики Эренбург, съездивший в Москву и вернувшийся во Францию по-прежнему корреспондентом «Известий», пригласил несколько человек, среди них и меня, на обед. Дан он был в одном из тех известных лишь записным гурманам скромных на вид маленьких ресторанчиков, которые снаружи выглядели как обыкновенные бистро, но по ценам соперничали с самыми прославленными храмами французской кухни.
Тот, о котором идет речь, находился в одной из невзрачных коммерческих улиц, недалеко от бульвара Монпарнас. Меню здесь не было. Хозяин в белом поварском колпаке и грязном фартуке сначала оказал нам особую честь, со значительным выражением на круглом лице сунув каждому руку, а потом долго вполголоса договаривался с нашим амфитрионом, что и когда подавать. Кроме самого Эренбурга, а также высокой и стройной Любови Михайловны за столом было шесть или семь приглашенных, все побывавшие в Испании. Очень хорошо помню среди них Е. Кольцову и конечно же О. Савича.
Обед и вино, поданное в больших глиняных кувшинах, оказались действительно великолепными, и все занялись ими вплотную. Лишь когда гости насытились и приступили к кофе, началось то, ради чего Эренбург собрал нас, — рассказы об испанских коммунистах, эмигрировавших в СССР. Приняли их там, по его словам, и очень тепло и дельно. Лучшие командиры учатся в академии имени Фрунзе, желающая получить образование молодежь готовится к поступлению в вузы, остальных, после продолжительного пребывания в домах отдыха или лечения в санаториях, устраивают на работу, по возможности учитывая склонности и вкусы. Самое трогательное внимание уделено детям, особенно сиротам и эвакуированным еще во время войны без родителей. Для них созданы отдельные детские дома, а также испанские школы, где свои педагоги учат их родному языку, литературе, испанской истории и географии. При всем этом возникают порой непредвиденные, а потому и нелегко разрешимые трудности, определенные особенностями психологии, обычаев и привычек. И Эренбург рассказал о том, как он посетил один из интернатов, где содержались испанские мальчики от семи до двенадцати лет. Эренбург заговорил с ними по-испански, и ребята весело защебетали, окружив этого «совьетико», который свободно изъяснялся по-кастильски.
