Я вижу, как в город вползает Тибр, вижу, как он извивается, словно огромная змея; вижу, как с последним извивом он нехотя выползает оттуда, словно не решаясь покинуть властителя мира. На горизонте виднеется амфитеатр зеленеющих холмов, самые дальние из которых кажутся не прочным гребнем горной цепи, а колеблющейся лазурной дымкой. Затем, переполненный впечатлениями от этого поразительного зрелища и забыв обо всем на свете, я спускаюсь вниз, чтобы сочинить очередной стих или понаблюдать за детьми, играющими в орехи.
Ibam forte via Sacra, sicut meus est mos,
Nescio quid meditaris nugarum, totus in illis.
[17]Однако в том возрасте, в каком я увидел это зрелище впервые, оно оставило у меня весьма поверхностное впечатление, и потому, хотя особого желания являться к магистру Пупиллу Орбилию у меня не было, но визит к достойному преподавателю приближал нас к обеду, а поужинал я накануне, напомню, довольно скверно, я первым напомнил отцу, что настало время вернуться в Рим. Так что мы спустились вниз, оставив по левую руку от нас храм Мании и гробницу Цецилия, добрались до берега реки, прошли вдоль него до Палатинского холма, пересекли в этом месте Тибр и оказались прямо в Велабре.
Я думал, что нам никогда не удастся там пройти.
В этот час в город прибывала свежая морская рыба, а рыбный рынок[18] располагался между нами и домом Орбилия.
Так что вся Остийская дорога начиная от моста Сублиций и вплоть до Флументанских ворот была запружена низкорослыми лошадьми, которые везли на себе морскую рыбу в больших корзинах, притороченных к их бокам, и людьми, которые тащили коробы на спине; лошади и люди шли так от самой Остии, при этом люди кричали «Поберегись!», а лошади прокладывали себе дорогу, не издавая ни звука.
Прибавьте к этому двухколесные тележки, быстрой рысью везущие огромные ящики, наполненные морской водой, в которой живой доставляли особо нежную рыбу, способную испортиться в случае задержки. А поскольку этот день совпал с днем овощного рынка, который происходил за Карментальскими воротами, между Тарпейской скалой и тем местом, где сегодня высится театр Марцелла, к этому столпотворению добавились целые гурты ослов, навьюченных овощами и фруктами в огромных кулях из тростника, которые свисали по бокам животного и почти волочились по земле; телеги, нагруженные капустой из Арпина, грушами из Ариции, репой из Нурции, брюквой из Амитерна, вязанками чеснока и лука, пучками мака и укропа; все это было увенчано связками жирных дроздов, подвешенными за лапы зайцами и маленькими молочными поросятами, полностью очищенными и готовыми к насаживанию на вертел.
А среди всего этого сияли, словно падающие звезды, очаровательные белокурые галльские цветочницы, которые пришли сюда, веселые и распевающие, словно жаворонки, купить у селян, привезших целые охапки цветов, белые нарциссы, голубые гиацинты и розы всех цветов и оттенков, от желто-соломенного до темно-пурпурного.
Нетрудно понять, какое удивление подобная суматоха должна была вызывать у ребенка, который прежде видел лишь устраивавшийся раз в неделю рынок в маленьком городке в Апулии.
В конце концов нам удалось пробиться сквозь всю эту толпу и добраться до Триумфальной дороги; выйдя на нее, мы с трудом прошли между Масляным рынком и двумя храмами — Матуты и Фортуны, обогнули Эквимелий и оказались перед дверью, над которой на мраморной дощечке были выбиты следующие слова:
«МАГИСТР ПУПИЛЛ ОРБИЛИЙ».
Мы постучали, а точнее постучал отец, ибо я с некоторой дрожью приблизился к этому храму знаний.
Нам открыла старуха, в обязанности которой входило умывать юных учеников, а также тех, кто, будучи постарше, избегал этого ежедневного туалета.
Мы осведомились, можно ли увидеться с магистром Пупиллом Орбилием.
— Он проводит урок, — ответила старуха, указывая нам на дверь.
Жест ее, впрочем, был излишним, так как шум, доносившийся до нас со стороны этой двери, достаточно ясно давал нам знать, что именно там находятся учитель и его ученики.
Приоткрытая дверь позволила мне увидеть картину, предназначенную скорее для того, чтобы заставить меня отступить на три шага, нежели сделать шаг вперед.
