Но чего я все‑таки действительно боялся, так это — окружения, понимая свои особо печальные перспективы в этом случае. То, чего люди боятся, с ними часто и случается. Такова одна из закономерностей человеческой судьбы.
Не помню уже места, где мы расстались с Игорем, чтобы каждому искать свой полк. Расстались почти без печали. Я знаю, что вскоре после этого он был ранен в ногу осколком снаряда и скончался в медсанбате от потери крови.
Когда я предстал перед временно исполняющим обязанности командира полка капитаном Тарасевичем, он решил для начала меня огорошить, сказав, что сегодня же ночью мы с ним пойдем в немецкий лагерь, где я буду говорить по — немецки и подслушивать немецкое “командование”, то есть их разговоры, планы, распоряжения. Я выразил полную готовность, прекрасно поняв, что подвергаюсь шутливому испытанию, после чего был отправлен на жительство в землянку к помначштабам и начальникам служб. В этой землянке мы спали вповалку, не раздеваясь и обрастая вшами. Так как ходили в баню по очереди, то вши не переводились.
Наш полк можно было назвать таковым только с большими оговорками. Он, правда, держал оборону за полк и имел в своем составе достаточно укомплектованные штабные подразделения (роты связи, саперов, пеший и конный взводы разведки, химвзвод), но реальных “штыков” в полку было не больше, чем в нормальной роте. Когда подбрасывали подкрепление, то тут же делалась попытка наступления на немецкие позиции; попытки эти бывали неудачны, сопровождались большими потерями, и полк оставался примерно в прежних размерах. Кроме того, наш полк, как и вся дивизия, был сугубо заштатным, некадровым, был наспех сформирован из резервистов и новичков в районе Днепропетровска и Днепродзержинска, после того как 37–я армия была разбита под Киевом. Наш полк был, разумеется, гораздо больше, чем гарнизон Белогорской крепости в “Капитанской дочке”, но несравнимо слабосильнее, нежели могли себе представить “пионеры и школьники”.
Подобны нашему были и другие полки 275–й дивизии. Но наше счастье было в том, что против нас стояла такая же немецкая (295–я) дивизия, тоже некомплектная, из резервистов. Немецкие солдаты остро чувствовали свою “заштатность” и мечтали о том, чтобы их сменило более свежее военное соединение.
После одного боя с частями этой немецкой дивизии мы обнаружили в карманах нескольких убитых немецких солдат листовки, свидетельствующие о глубокой самоиронии, распространенной среди офицерских чинов дивизии. Смысл листовки такой: война давно закончена, 1950 год, в Берлине — смотр нацистских войск; проходят танки, пролетают самолеты, идут солдаты стройными рядами, печатая шаг. И вдруг появляется толпа оборванцев, даже неспособных ответить по — немецки, кто они. Смущенный Гитлер требует, чтобы Браухич (командующий сухопутными войсками Рейха) объяснил, кто это. Следует ответ: “Это 295–я стрелковая дивизия, забытая нами на русском фронте в 1942 году”.
Попавшие в плен несколько немцев имели достаточно жалкий вид и некоторые (далеко не все) уже издали кричали: “Гитлер капут”. Отношение к пленным было неустойчивым. В день моего вступления в полк я узнал от полкового парикмахера, что он совсем недавно, на днях, по грозному требованию толпы возбужденных солдат и под их гогот оскопил бритвой пленного немца, который тут же и умер.
Когда я однажды допрашивал пленного, явился оперуполномоченный и стал грозить немцу расстрелом, размахивая заряженным пистолетом перед его носом, тыкая ему в лицо кулаком и т. д. Я вынужден был сказать бедняге, чтобы он не боялся (“Sie brаuchеn kеinе Аngst zu hаbеn”) и еле утихомирил расходившегося опера. Может быть, немца спасло то, что полковым чекистам в принципе запрещалось вмешиваться в дела разведки. Наши полковые оперы однажды пытались расспросить меня о настроениях офицеров штаба, но я сразу же уклонился от этого разговора. При этом даже из нескольких оброненных фраз я понял, с каким ярым недоверием и предубеждением относятся они ко всем и каждому.
Как я уже говорил, в период жестокой обороны зимой 1942 года в Донбассе переводчикам было мало работы. Поэтому меня как среднего командира (я имел звание техника — интенданта II ранга, позднее это стало называться “лейтенант административной службы”) иногда дополнительно использовали для проверки по ночам караулов и боевого охранения. Во время проверки караулов мне приходилось видеть трагикомические сцены: некоторые караульные спали, отбросив в сторону винтовку, или группа солдат на переднем крае даже не оглянулась на мои шаги, а затем объяснили, что они не потревожились, так как немцы движутся с другой стороны, всегда полком и в белых халатах. Один часовой, вместо того чтобы спросить меня пароль, крикнул: “Стой, мушка!”, и т. п. Часовые обязаны были стрелять в приближающихся, не подпуская к себе, а мне удалось у некоторых выпросить их винтовки, якобы для проверки. Простому человеку формальные требования малопонятны. И только один раз хорошо понимавший правила солдат химвзвода, чудаковатый интеллигент средних лет, мой добрый знакомый, дрожащими руками поднял винтовку, щелкнул затвором и чуть не застрелил меня.
