Описывая этот случай, а впоследствии и другие такие же, я хочу подчеркнуть, что и в юности я вовсе не был человеком, плывущим по течению, подчиненным ритму коллективной психологии с ее ритуалами и мифами. Я вечно проявлял “не ту” инициативу, не был в комсомоле и не вел общественную работу, не занимался спортом, почти не танцевал и грустил на вечеринках; не ориентировался на стандарты и официальных героев, подвергался упрекам в “отрыве от коллектива” при всей общительности и активности моей природы. Одним словом, не очень укладывался и не очень хотел укладываться в рамки. И все же… Поскольку я в общем был лоялен и безусловно принадлежал скорее к “энтузиастам”, чем к “эгоистам”, я не мог сопротивляться атмосфере военного и политического подъема в начале войны; мое понимание чувства долга очень приблизилось к официальному, и этот долг выступил как императив, противостоящий себялюбию, трусости, мещанству. Я вообще отличался несколько прямолинейной серьезностью и привык доводить до конца свои мысли, чувства, поступки, не понимая часто “правил игры”. Разумеется, другой стороной медали была наивность как в представлении о прочей части общества, не входящей в круг столичной студенческой молодежи (по деревням провожали новобранцев с водкой и традиционными причитаниями), так и в представлении об известной доле лицемерия, которое гнездилось в нашей среде, наконец, и в представлении о самом фронте, в особенности о наших воздушных десантах, в которых участвовали завербованные туда юные переводчики и переводчицы. Достаточно сказать, что все эти молодые люди очень скоро погибли. Все до одного.
Немцы стремительно приближались к Москве, хотя, как теперь известно, и не планировали ее захватить с ходу. В городе росла паника. Мы узнали, что трех девушек из нашей группы курсантов готовят для работы “в условиях оккупированной Москвы”. Моя тетка, сестра матери, принесла домой слух якобы со слов начальника ПВО МГУ, что Москва, возможно, будет сдана без боя. Пятнадцатого утром была сводка о том, что “положение на фронтах ухудшилось, враг прорвал оборону Москвы” (немцы в Химках!).
Прослушав эту сводку, двое курсантов побежали в высокопоставленный политотдел, находившийся в одном доме с нами, чтобы узнать подробности о положении на фронте. “Как дела, спрашиваете?.. — сказал какой‑то чин. — Гораздо хуже, ребята, чем вы это себе воображаете”. И это после такой сводки!
В тот день нам объявили, что назавтра мы (включая будущих наших десантников) уходим, чтобы пробраться пешком (!) к месту, где теперь находится институт (место не называлось и считалось засекреченным), что взять с собой можно только то, что унесешь в руках.
В ночь с 16 на 17 октября мы действительно покинули Москву, но не пешком, а в теплушке, в эшелоне, который направлялся в Куйбышев (из Куйбышева на пароходе в Ставрополь на Волге). Вместе с нами бежало пол — Москвы. 16 октября стало знаменитой датой в этом смысле, но тогда нам это еще не было известно.
Перед отъездом из Москвы я получил разрешение повидать родителей. Этот последний день завершился тяжелым разговором с отцом. Я перед тем хлопотал об эвакуации родителей военным ведомством (эвакуация их осложнялась тем, что мама была лежачей больной). Но теперь все это шло прахом, и они оставались в Москве на волю случая, а может быть, и на милость немцев. Слухи об антиеврейских зверствах нацистов уже доходили до москвичей. “Может быть, не так страшен черт, как его малюют”, — сказал на прощанье отец со вздохом. Сказал, чтобы мне легче было уходить. Через много лет я узнал, что моя тетка — химик на всякий случай варила у себя в лаборатории яд — для всей семьи, и отец ее в этом поддерживал (вообще они друг друга не очень любили, однако здесь нашли общий язык). Но взбунтовалась мать и настояла на эвакуации. Они уехали все вместе с Московским университетом (и слившимся с ним ИФ — Л И) сначала в Ашхабад, а затем в Свердловск.
Итак, 16 октября я вместе с остатками военфака иностранных языков и со многими москвичами покинул Москву. Ночью мы узнали о том, что пала Одесса. 16 октября 1941 года кончились мои Lеhrjаhrе, то есть “годы учения”, и начались Wаndеrjаhrе, “годы странствий”.
