Загнав в клетки толпу, а экскурсантами на свободе оставив обезьян, я вызвал восторг защитников живой природы; да какой?
Чтобы сотворить нечто из ряда вон, бросил вызов одному художнику, о ком всегда, впрочем, отзывался лестно, вызвав того на ринг. Поле боя соорудили прямо посреди моей галереи, сам матч начался за час до открытия выставки работ того самого художника, ловко мною подготовленного: публика пировала! Мой противник выступал в перчатках красного цвета, мои были, как наша виолончель, голубые; закончился бой вничью, мнение на тот счет вынесли единогласное, мы с тех пор очень дружны.
В одной из упраздненных церквей я футбольные ворота поставил; перед ними — коленопреклоненные натурщики в черном, в шляпах с округлым верхом и с кейсами, как у Магритта, скандировали, вознеся руки в небеса, невнятные заклинания. Посмеивались, сквозь слёзы, католики, курила фимиам левая пресса…
Не опасаясь эпатажа, понаделал я в стенах дыр и представил на всеобщее обозрение пустые их проемы, уверяя всех, что это осознанно новая форма искусства. И принял участие в торгах, для дураков, неистово критикуя всё, что сам и предлагал.
Я искусством торговал и веянием эпохи, в этом же искусстве, прослыл…
Сестра моя, Сарина, время от времени навещает меня с той самой, обаятельной Аурелией, ставшей уже теперь очаровательной, не позабывшей, однако, своего «птичьего» дядюшку девушкой; балую я их обеих, без ведома отца, продолжавшего утверждать, что так и не удалось мне оставить службы у Сатаны, коль скоро продолжаю продавать похотливые эти и зловонные картинки. Да благословит его Господь!
Что до сатаны, то восемьдесят девятый год стал и впрямь его; дебют моей карьеры совпал с лучшим из времён: низвергая рекорды, полыхали цены, и я много продавал. И пускай в девяностом эйфория та уже шла на спад, успехи мои стали столь впечатляющими, что я прошёл в ту, в высшую, категорию, где тыкать уже недопустимо.
Была у меня ещё одна мечта, такая же, впрочем, сумасбродная, как и прочие, и рассчитывал я урвать ту мечту не без помощи Шадии, палочки-выручалочки моей. Хотелось мне лет этак через несколько купить, как бы венчая нынешнюю свою карьеру, пусть и самое крохотное, но настоящее полотно Клода Моне; из тех, что написаны им между пятнадцатым и двадцатым годами. Да вы его знаете, это же те самые прелестные кувшинки; они же и зовутся так же как та чаровница, которой отдано четыре года моей жизни: Нимфея — её имя. Ну, так хотелось мне ей его подарить!..
Слышу, как мурлычет она приевшуюся, наивную детскую песенку «Pandi, Panda» Шанталь Гойи[35], но поёт ту песенку на свой лад, и с другими словами:
Панди, Панда,
дочь с отцом
порубили на кусочки
брата, мать, сестру…
Панди, Панда,
дочь с отцом
надоевшие останки
предали костру
Ля ля ля ля ля
Ля ля ля ля ля…
Друзей я не растерял, Розарио в их числе, первый среди них. Художники, чьи картины продаю, заходят; и стол и кров находят у нас, Шадия же готовит самый вкусный в мире кускус. Да и мы бываем званы, а как же…
Тут вот, совсем недавно и нежданно-негаданно, пригласили нас на костюмированное мексиканское празднество. Странная, скажете, затея для Брюсселя; история и вправду забавная. Хозяин той вечеринки, известный коллекционер, проводя в Мексике медовый месяц, подарил юной и очаровательной супруге своей восхитительное платье, принадлежавшее Фриде Кало, мексиканской художнице, отмеченной не только и не столько талантом, сколько невероятным мужеством, с которым та переносила свалившийся на неё тяжкий физический недуг[36]. Замужем она была за не менее именитым Диего Ривера, супружество их сокрыто под вуалью мистики.
По возвращении в Бельгию стало понятно, что наряд в повседневном контексте носить совершенно невозможно: выйди она, и сама по себе красавица из красавиц, да ещё в этаком наряде — бархат цвета бордо, синий, словно майская ночь шелк, тончайшее кружево и вышивка — тут же стало бы очевидным, что либо она из иного времени, либо платье её шито к постановке некой античной пьесы.
Но, не тут-то было, так просто муженька её из седла не вышибешь: пожелав, ни с чем не считаясь, потрафить жене в исполнении её желания воплотиться в избранный образ, под торжества в честь её снял он в наём великолепный замок ЛяЮльп
