Ивейн напрягся, когда она подошла поближе – губы полуоткрыты, зеленые, словно листья, глаза затуманены дымкой желания, грудь вздымается от неровного, прерывистого дыхания. Беззвучно осыпая себя проклятиями, юноша выронил ее зеленое платье и, протянув руку, кончиками пальцев провел по шелковистой груди и напряженно набухшим соскам.
Анья охнула, соски ее напряглись еще больше, подавшись навстречу его дразнящим прикосновениям, мучившим и манившим, суля наслаждение, но не спешившим притушить разожженный ими огонь. Как в тумане, девушка обвила его шею руками и отчаянно приникла к могучей груди.
Ощутив жар ее пышных и нежных грудей, казалось, обжигавших сквозь ткань рубахи, Ивейн вздрогнул и неистово сжал ее в объятиях. Очутившись в кольце его сильных рук, всем телом ощущая мускулистое тело возлюбленного, Анья словно погрузилась в пучину упоительного безумия, позабыв обо всем на свете.
Пальцы девушки ласкали темные кудри жреца, и руки Ивейна сами скользнули вниз по ее нежной шелковистой спине, сжали бедра и затем, опустившись пониже» обхватили чудесные, округлые ягодицы и подняли ее к источнику полыхавшего в нем желания. Охваченный безрассудной страстью, он забыл о ее ушибах, она же, завороженная томительным наслаждением, не чувствовала боли.
Внезапно, точно гром среди ясного неба, Ивейна поразила мысль – невероятная, ужасная, – что их недруги, таящиеся во мраке, наблюдают за ними, что они видят невинную и обезумевшую от страсти девушку, нагую, трепещущую в кольце его рук. Со сдавленным стоном друид оторвался от Аньи. Он неловко нагнулся и, подобрав небрежно брошенный девушкой плащ, накинул его ей на плечи, прикрыв ее чудесную наготу, потом подхватил ее на руки. Чтобы Анья могла спокойно одеться, Ивейн отнес ее в укромный уголок, скрытый в зарослях высоких кустов, перевитых жимолостью.
Бережно поставив Анью на землю среди усыпанных цветами кустов, жрец тотчас же удалился, и девушка поняла, что он не хочет продолжения. Однако, охваченная пожаром желания, она решила отбросить девичью стыдливость и снова очаровать его, заставить забыть обо всем. Боясь упустить столь редкую возможность побыть наедине с человеком, в котором для нее заключался весь мир, девушка расстелила плащ на зеленом ковре из травы. Сердце ее отчаянно колотилось после недавних событий, и она опустилась на плащ.
В быстро сгущавшихся сумерках, стоя за завесой из жимолости, Ивейн глубоко дышал; он представлял себе мрачные волны холодного Северного моря, пытаясь остудить жар огненной, словно расплавленный металл, крови, пульсировавшей у него в жилах. Жрец снял с ветки рог для питья. Впервые в жизни ему захотелось, чтобы он был наполнен чем-нибудь покрепче, чем родниковая вода. Затем, подобрав небрежно брошенное на землю зеленое платье, он шагнул сквозь кусты – и обмер.
– Ты рискуешь, малышка.
Без сомнения, Анья была невинна, однако она вовсе не выглядела малышкой, когда лунное мерцающее сияние в ласковом поцелуе касалось ее белоснежного тела, свободно раскинувшегося на темном плаще. Ни целые погреба с элем, ни океан ледяной воды не смогли бы погасить его страсти к ней.
– Я не малышка, хотя ты хотел бы, чтобы я была ею. – Анья вздрогнула от горестной истины собственных слов. – Ты боишься, а потому и желал бы видеть меня такой, но я ничего не боюсь.
Словно для того чтобы доказать ему это, она гибко изогнулась в извечном бессознательном женском порыве и тихонько пробормотала:
– Ивейн… Поцелуй меня еще раз!
Юноша изо всех сил стиснул зубы при виде зеленых глаз, потемневших, затуманенных от неизведанных, новых желаний, при виде нежных припухлых губ, словно зовущих, манящих его, но он все еще сдерживался. Было бы безрассудством позволить себе снова вкусить от неземного блаженства, сладчайшего из плодов, воспоминание о котором будет преследовать его до конца жизни, а быть может, и за ее пределами.
Опасаясь, что его колебание погубит все, Анья взяла руку Ивейна, притянула его к себе и, обхватив его широкие плечи, шепнула ему на ухо, задыхаясь:
– Пожалуйста!
Ей было нелегко сломить закаленную волю жреца, если бы сам он не жаждал этого так же страстно. Ивейн отдался во власть ее чар. Прижавшись губами к лепесткам ее губ, чуть раздвигая их языком, он говорил себе, что упьется лишь этим единственным, только этим, бесконечным, нескончаемым поцелуем.
