Воскресное дежурство - страница 8
Ночью, засыпая, он вспомнил кислое, насмешливое лицо Славы, вспомнил, как тот равнодушно называл имена девушек, участниц «компашки». Скучно, должно быть, ему. Или делает вид, что скучно? «Все же лучше жить, как я сейчас, то есть верить, ждать, надеяться. Может, это обман все… Вот еще странно: я люблю всех их в одной и ее одну во всех… Что-то делает она сейчас? Наверное, спит…» И Игорь попробовал представить ее спящей, с ладошкой, подложенной под выпуклую щеку, с закрытыми глазами и по-детски слабым ртом. «И пускай, что тебе никого не надо. А мне ты нравишься, мне хорошо оттого, что есть на свете ты, и я тебя все равно встречу…»
А та, о ком думал Игорь, в это время входила в комнату, где жила с другими двумя девушками.
— Приветик, — сказала она с порога, вяло махнув рукой, и стала медленно, лениво расстегивать пуговицы пальто, разматывать с шеи длинный вязаный шарф и все это — пальто, шарф, шапочку — одно за другим бросать на свою койку. Оставшись в свитере и юбке, она села на постель, потом легла, закинув руки за голову и свесив ноги в зимних сапожках. Скуластое треугольное лицо ее было капризное, пресыщенное, совсем не девичья искушенность проявилась вдруг в ее глазах, полуприкрытых подкрашенными веками и толстыми от туши ресницами.
— Устала, — обронила она. — Ничего не хочу. Спать только.
— Где пропадала? — спросила одна из подруг, полная девушка, склонившаяся над вязаньем.
— Да так. Кое-где.
— Повеселилась?
— Угу… Один парень приезжал, артист филармонии. Записи у него — лучше не надо. Эх, и напрыгались мы все!
Равнодушно обводя глазами знакомые стены, примелькавшиеся картинки из киножурналов и увеличенные фотографии, она задержала взгляд на третьей девушке, чья кровать стояла под окном, и захихикала.
— Ленк, а тебе нынче не икалось?
— С чего это?
— А с того. Я тебя вспоминала.
— С какой стати?
— А с такой. На дежурство проспала. Все думала, как бы вывернуться, и тут подходит один, он на подъемнике работает, вроде с первой смены. Подходит и начинает кадрить, душевные разговоры разводить. — Она опять хихикнула. — Ну, а я ему в тон, да все твое и выложила.
— Это как же?
— Ну, про Сорвачиху, мать больную, в общем — все… Знаешь, железно действовало. Он так и таял, расчувствовался, ну, мальчишка совсем…
Она села на кровати и двумя ладонями сразу звонко шлепнула себя по круглым, гладким коленкам.
— Действует, это самое главное! Раз на него действует, значит, и на начальство.
Она задорно подмигнула Лене кукольным, подрисованным глазом.
— Ну, откуда ему, начальству, знать, кто я и что я? Нас у него сотни, попробуй запомни, кто из Сорвачихи, кто из Катунок или еще откуда… Если потребуют объяснительную за опоздание, уж я им напишу, уж я им нарисую. Прослезятся, вот как нарисую!..
Лена, час назад приехавшая из Сорвачихи на последнем автобусе, растерянно уставилась на Аню, словно первый раз видела. Это была широкая в кости, нескладная девушка с плоским конопатеньким лицом и зеленоватыми строгими глазами. Она долго, озадаченно смотрела на подругу, свесив вдоль тела длинные руки с красными и как будто набухшими кистями, потом разлепила сомкнутые заветренные губы и тяжело, медленно, с усилием сказала:
— А нехорошая ты, Анька. Артистка в жизни, вот кто ты.
И отвернулась. И стала разбирать свою постель.
Аня было задумалась, прикусив нижнюю пухлую губку, но тут же пренебрежительно отмахнулась.
— Ар-тист-ка в жизни… Скажешь тоже. А чего плохого? Умненько придумано, разве нет? А ну тебя. Сама живешь лошадкой — ну и живи, на то твоя добрая воля, и другим не мешай жить. — Она тряхнула ухоженными, рассыпающимися по плечам волосами. — А мне нравится вот так: отработала — повеселилась, опять отработала свое — и опять повеселилась. А что еще-то, а?..
Лена ничего не ответила. Она уже легла, вздохнула облегченно под одеялом и повернулась лицом к стене. Ответила полненькая:
— Ты же у нее биографию украла.
Аня фыркнула.
— Полно-ко. Еще воровкой обзови.
— А что? — стояла на своем полненькая. — И назову. Зачем себя за кого-то другого выдавать?
— А ну тебя! — с раздражением отрезала Аня.
