— Ты что, устала?
— У меня больше нет сил, — призналась она. — Я как выжатый лимон.
— Подожди минуту, я поеду с тобой.
— Зачем? — вымученно улыбнулась она. — В такси со мной ничего не случится. К тому же здесь близко.
Сэм Харрис разместил всех в высотной гостинице неподалеку от Киноцентра. Номера Барбары и Айка были на этаже самых дорогих апартаментов, рассчитанных на элиту.
— Я думала, после банкета ты поедешь домой.
— Во-первых, это довольно далеко. Во-вторых, после выпивки я никогда не сажусь за руль. В-третьих, тоже устал, — пояснил Айк. — Где-то прочитал, что стресс, который артисты испытывают во время премьеры, можно сравнить с ударом автомобиля, идущего на скорости тридцать миль в час, о кирпичную стену. Сейчас я чувствую себя примерно так же.
— Я заметила, ты мало пил, — скептически сказала Барбара.
— Ты могла бы заметить столь очевидный факт и гораздо раньше. Это не по мне. Предпочитаю всегда иметь светлую голову.
Барбара, улыбнувшись, невольно взлохматила волосы на его затылке:
— У тебя и так вон какая светлая голова. Даже если начнешь седеть, не будет видно.
— Сомневаюсь. Когда не брит, щетина так и отливает серебром.
— Утешайся тем, что Сэм Харрис золотом отплатит тебе за фильм и ты сумеешь закончить наконец свои труд над энциклопедией воспитания актеров.
— Надеюсь, — добродушно ответил Айк. — Во всяком случае, месяцев шесть буду заниматься только этим. А вот тебя в ближайшее время наверняка засыпят предложениями сниматься. Восходящей звезде опасно терять скорость на старте, поэтому соглашайся.
— Я подумаю, — пожала плечами Барбара. Айк с любопытством на нее покосился, но промолчал. И только когда они приехали в гостиницу и поднялись к себе на этаж, он опять заговорил.
— Мне сейчас ни за что не уснуть. Давай выпьем у тебя хотя бы кофе, если не возражаешь.
Барбара была рада и не рада столь явной попытке продолжить их общение. Что ж, с горечью подумала она, в конце концов, премьерная неделя в Америке закончится, и каждый из нас пойдет своей дорогой.
— Мне нужно тебе кое-что объяснить, — продолжил Айк, видя, что Барбара мнется. — В такой радостный день не очень хочется говорить о провалах, но поскольку это отчасти касается тебя…
— Ради Бога, Айк, не говори загадками! — всплеснула руками Барбара. — При чем тут я?
Она стремительно прошла в гостиную, на столик перед креслом Шарона поставила коньяк.
— Потому что ты дочь Анджея Молика… Я ни за что не стал бы рассказывать, если бы понял — его тень стоит между нами… И еще… не думай, пожалуйста, будто я хочу оправдаться.
Барбара ошеломленно смотрела ему в лицо.
— Поверь, я до сих пор мучаюсь из-за случившегося… Ты ошиблась, решив, будто во всем виноват я. Это наше общее поражение. И Айка Шарона, и Анджея Молика. Не перебивай, Барби, выслушай сначала… Да, я пригласил Молика сниматься в своем фильме, даже в Париж прилетел специально. По внешним данным он мне очень подходил — роскошный, импозантный, осанистый и в жизни и на сцене… Мы начали работать. Репетировали. Снимали. Переснимали, опять репетировали. Оба старались изо всех сил. А когда оказалась отснятой чуть не половина фильма, я пришел в отчаяние. У меня не было сил сказать, что на экране Анджей никуда не годится. Он понял это сам… — Шарон заметил, как судорожно сжимаются на коленях руки Барбары, и осторожно, успокаивая, чуть их погладил. — В служебном зале мы вдвоем смотрели материал — готовые, уже смонтированные эпизоды фильма. Как же нелепо выглядел в них Анджей! Скованный, деревянный, никакой естественности! Он был насквозь пропитан театральностью — в движениях, подчеркнутостью жестов, форсированностью интонаций. И то, что органично для сцены, перло с экрана фальшью. Он безжалостно выявил тот набор театральных актерских приемов, которые давно стали для Анджея привычными и превратились в штампы… Мне стал очевиден собственный провал — как режиссер я не сумел добиться от актера того, как надо сыграть роль. Анджей Молик расценил это по-своему. Сначала долго молчал, потом тихо заговорил.
«Прости, я провалился сам и погубил фильм. Ужасно! Впервые в жизни я увидел себя со стороны и понял: Анджей Молик кончился», — сказал он. Я возразил: «Подожди», но Анджей не слушал и сам вынес безжалостный приговор себе: «Уходить надо вовремя — кино не для меня… Возможно, и театр тоже. Где, когда я растерял отпущенный Богом талант — не знаю…»
