— К тому времени Элен уже переехала, содержать квартиру, когда Анджея не стало, ей было не по карману.
— Вот тебе и ответ на собственный вопрос… Я не виноват, что образ бездушного стервеца сложился в твоем больном воображении. И перестань наконец мучить себя и меня! В конце концов — это все в прошлом, а перед нами будущее, если, конечно, судьбе будет угодно благословить нас.
— Что ты имеешь в виду? — недоуменно спросила Барбара, уловившая в словах Айка некий скрытый подтекст.
— Да премьеру, солнышко! Оно завтра взойдет на экране и озарит людей, сидящих в зале, в том числе и критика по прозвищу Огнетушитель. Выше голову!
Аплодисменты перешли в восторженный рев, через который прорывались отдельные крики и пронзительный свист. Барбара поклонилась публике, потом повернула голову и улыбнулась Шарону, стоявшему в ложе рядом.
— Ты сделала это, — прошептал он ей в ухо.
Несмотря на то что Барбара ужасно нервничала перед премьерой на Бродвее, почти с самого начала она почувствовала, с каким интересом зал воспринимает происходящее на экране. К финалу он буквально притих.
— Нет… Ты! — счастливо произнесла Барбара.
Айк обнял ее.
— Хорошо, мы оба сделали это!
Несмотря на то что восторженная реакция публики исключала возможность абсолютно негативного вердикта со стороны Огнетушителя, все же в ресторане «Чайлдс», на пересечении Бродвея и Пятьдесят девятой улицы, который Сэм Харрис зарезервировал для банкета, царило настроение хотя и близкое к эйфорическому, но все же слегка настороженное. Все выжидали.
Уже был съеден ужин, выпито вино, и только после этого появились вечерние газеты. Завладев «Новостями Бродвея», где печатался Огнетушитель, продюсер пробежал глазами колонку. Никто не смел шевельнуться. Казалось, в молчаливом ожидании можно было услышать, как упадет иголка. Наконец он бурно, с облегчением вздохнул и передал газету Шарону.
— Читай!
— «Выход на экраны едва ли не каждого фильма этого режиссера всегда сопровождается теми или иными спорами. Не станет исключением и судьба картины „Женщина по имени ЛЮБОВЬ“. Не ищите аналогию просто с женским именем Люба, Любовь. Оно, конечно, трогательно, мило, но Шарон сознательно призывает нас к раздумью над тем, почему каждая буква этого слова в названии фильма пишется им с большой буквы… — Айк перевел дыхание, отпил глоток воды, чтобы промочить пересохшее от волнения горло. — Когда я смотрю многочисленные фильмы, то часто вспоминаю формулировку Эльзы Триоле, упрекавшей современников в том, что никто никого не любит, все только со всеми спят… Кровать стала символом американского экрана. Однако фильм А. Шарона исследует вовсе не сексуальное начало в человеке. Мечется, мается, мучается и страдает душа юной Анны, которую с восхитительной тонкостью играет Барбара Молик, потому что изведала силу всепоглощающей, настоящей любви, обернувшейся трагедией… В нарочито замедленном темпоритме картины, в ее трогательных печальных кадрах звучит тоска по чистоте и красоте, вызывающая слезы на глазах».
— Огнетушитель прослезился? — услышала Барбара чью-то, кажется Дена Батлера, неловкую шутку, на которую Шарон даже внимания не обратил, зачитывая финал статьи.
— «Газетная площадь не позволяет критику сказать много. Обещаю восполнить пробелы в журнале „Кино“. Зрителю же советую: идите, смотрите, плачьте и думайте о… себе. Очень полезное занятие для ума и сердца».
Стало тихо, затем последовал взрыв радости.
— Я же говорил, мы станем гвоздем сезона! — воскликнул Сэм Харрис. — Нет, недаром я вложил столько средств в твою команду, Шарон!
— Теперь сможешь сэкономить на рекламе, — подмигнул ему Айк. — За тебя постарался критик!
— Ура Огнетушителю! Ура Айку! Ура Барбаре Молик! Ура нам! — неслось со всех сторон.
Тут началось настоящее празднование, которое, казалось, невозможно будет остановить до утра. Пили, смеялись, вспоминали комические эпизоды на съемках, обнимали и целовали друг друга, особенно же Шарона, как главного виновника одержанной победы. Даже в общей суматохе тот следил глазами за Барбарой и сразу заметил, когда она стала собираться.
